Адам-Трой КАСТРО - Журнал «Если» 2003 № 01

— Вы в этом уверены? — спросила Корт.

— Да, уверен. Но сможем ли мы когда-нибудь вступить с ними в контакт, неизвестно.

— Благодарю вас, — сказала Корт, опустив глаза, сделала глубокий вдох и продолжала: — У меня есть еще один вопрос.

— Надеюсь, на сей раз он будет по существу, — заметил Раиг.

— Предположим, — не обращая на него внимания, сказала она, — исключительно в плане научной дискуссии, что раньше вы никогда не встречались с людьми. Допустим, мы не заключили договор о едином дипломатическом языке, вам ничего о нас не известно, кроме того, что нас объявили разумными существами специалисты, которым вы доверяете. И вот сейчас — наша первая встреча. Представьте себе: я вошла в комнату и, не говоря ни слова, дала мистеру Раигу по носу. — (Мистер Раиг вскинул голову, услышав ее слова.) — Указало бы мое действие мистеру Раигу, что он мне не нравится?

Доктор Вейл прищурился либо его глубоко возмутила идея Корт, либо, наоборот, привела в восторг… Судя по тому, как он оживился, скорее всего, последнее.

— Я бы решил именно так, но, не имея необходимых данных, был бы вынужден признать, что, возможно, человеческие существа таким образом приветствуют друг друга.

— Должен заметить: это их излюбленный способ, — не удержался от комментария Раиг.

Китобой только фыркнул.

Корт не сводила глаз с доктора Вейла.

— Хорошо. Давайте отвлечемся от конкретного значения моего действия. В самом общем смысле: мое поведение можно было бы рассматривать как желание что-то сообщить мистеру Раигу?

Вейл прикрыл глаза.

— Несомненно.

Китобой — которого неожиданный поворот в разговоре привел в такой неописуемый восторг, что он так и светился — с трудом сдерживал рвущееся наружу возбуждение.

— Итак, вы утверждаете следующее: причинение боли можно рассматривать как разновидность коммуникации.

— Да, боль можно рассматривать в подобном аспекте. В действительности боль — в минимальных количествах — является своего рода языком тела, на котором оно разговаривает с самим собой. К сожалению, я не понимаю, какое значение имеет данное соображение в нашем случае. Не сомневаюсь, что вам уже сказали — катарканцы…

— …не чувствуют боли. Я это знаю. — Корт встала и поклонилась. — Благодарю вас, мистер Вейл, мистер Раиг. Я выяснила все, что хотела.

Вечером, вернувшись в посольство, Корт уселась на край кровати, которая была единственным предметом мебели в маленькой квадратной комнатке. Сначала ее поселили в номере, предназначенном для важных персон — крошечном, по сравнению с апартаментами, где ей довелось останавливаться, но роскошном с точки зрения удобств, доступных сотрудникам посольств. Там было достаточно пространства, чтобы вместить письменный стол, кресло, удобную кровать, стимулятор сна и универсальную систему связи.

Она бы чувствовала себя там до абсурда комфортабельно; один только стимулятор сна позволил бы спокойно, без сновидений отдыхать ночью, что редко у нее получалось — слишком часто она просыпалась в холодном поту после очередного жуткого кошмара. Однако она потребовала комнату поменьше и попроще и с успехом выдержала бой с послом Лоури, который твердил, что ее статус заслуживает большего.

Комната, куда ее поселили, оказалась даже меньше камеры, где содержали Эмиля Сэндберга — здесь стояла только кровать, убиравшаяся днем в стену, а из удобств имелся лишь ультразвуковой душ, установленный в углу. Ощущение такое, будто сидишь в тюрьме, и это нравилось Корт больше всего. Пусть высокопоставленные лица занимают роскошные апартаменты, где можно заблудиться. Корт ненавидела такие комнаты так же сильно, как и живые планеты. Крошечные помещения, вроде этого, не отвлекали от главного. Здесь только она и ее задание. Больше ничего.

Корт отклонила приглашение посла Лоури на обед с руководителями посольства и поела у себя в комнате, изучая биографию Сэндберга. Интересная получалась картина — в силу полного ее отсутствия.

Родители Сэндберга ничего собой не представляли: ни с точки. зрения политических пристрастий, ни религиозных убеждений, ни положения. Сын учился тринадцать лет в школе, ни разу не обнаружив сколько-нибудь заметных результатов ни по одному предмету. Ни один из тестов не указал на антиобщественную активность или на наличие какой бы то ни было личности вообще.

В психологическом портрете, составленном при поступлении на службу в Дипломатический корпус, говорилось, что Сэндберг — вялый, лишенный чувства юмора человек. Однако он подходит для данной работы, поскольку обладает ярко выраженным стремлением к успеху. Там также указывалось, что он вряд ли будет пользоваться любовью сослуживцев, но и раздражающим фактором не станет. (То же самое, подумала Корт, говорилось и о ней самой.) Никто не заметил у него никаких признаков агрессивности или высокомерия. Возможно, он подавлял свою истинную личность. Или то, что она видела, было всего лишь притворством?.. А может быть, ему захотелось выглядеть уродом?

Вот этого Корт понять не могла. Она сама была уродом, и это отравило ей жизнь. Правда, с ней все произошло рано, и с тех пор ее жизнь превратилась в искупление. А уродство Сэндберга открылось слишком поздно, словно он многие годы оттачивал свои «способности». Возможно, он рассматривал свое поведение как достижение, повод для гордости?..

Вопрос показался ей интересным, и она решила обдумать его чуть позже.

Дальше она принялась изучать исторические и юридические прецеденты, факты, рассказывающие о преступлениях, совершенных против аборигенов, проецируя изображение на плоскую белую стену. Она вернулась на много веков назад, в те времена, когда существовала, по сути, всего одна общественная система, и еще дальше, когда люди знали только одну планету, и была потрясена количеством таких преступлений, хотя, разумеется, их совершалось значительно больше в период, когда Конфедерация пыталась стать метрополией, и необходимость понять туземцев отошла на задний план, по сравнению с желанием их покорить. Глазам Корт предстала такая устрашающая картина человеческого безумия, что даже она, многое повидавшая на своем веку, почувствовала, как к горлу подкатывает тошнота от одной только мысли о том, сколько жизней загублено зря.

Она заставила себя вызвать нашумевшее дело о массовых убийствах на Бокаи. Эту старую историю она знала наизусть. Она несколько минут рассматривала картинку: оборванные, несчастные люди, которым удалось спастись, вступают на борт спасательного шаттла. Не слишком четкое изображение: из-за плохого сигнала более мелкие детали сливаются в серые пятна. И все-таки видно: люди потрясены до такой степени, что находятся на грани безумия; их лица кажутся пустыми, застывшими. Маленькая девочка, которая стоит чуть в стороне от остальных, смотрит куда-то в пространство, у нее глаза старого человека, ставшего свидетелем гибели мира.