Борис Лапин - День тринадцатый

Юлька не была ни дурнушкой, ни мямлей, ни занудой. Разве что мордашка по циркулю да очки. Зато васильковые глаза, в которые только глянь... и золотистых волос копна... и фигурка что надо. Вот бы поразбитнее ей быть, поулыбчивей, позадиристей, а она больно уж серьезная уродилась. Словом, не из самых видных была Юлька и там, у себя в педучилище, и здесь, на ускоренных курсах. Но ведь и не из последних же! Тем не менее ряды автокрановщиц катастрофически редели, а Юльку все еще никто не заметил и не отметил вниманием. Уж не ей ли суждено в одиночку слушать последнюю лекцию?

И вдруг! Вдруг посреди занятий заявляется Илья... то есть тогда она еще не знала, что это Илья... заявляется ладный такой, сухощавый и чистенький парнюга, волосы ершиком, сразу видно - головастый, целеустремленный и себя очень уважающий, отодвигает инструктора по автокранам и говорит:

- Товарищи девушки, срочно нужна повариха. Завтра же в десант. Работа трудная, отряд особый - мостоотряд. Но в обиду не дадим, честно. Есть желающая?

- Есть, - пискнула Юлька, потому что горло перехватило и глаза затянуло внезапными слезами. То ли судьба ткнула в него пальцем, то ли сердце подсказало: твой!

- Как фамилия? - раскрыл блокнот Илья.

- Литвинова.

- Вот и чудненько, Литвинова. Собирайся, в управлении спросишь Кулемина.

С ускоренными курсами было покончено! Она шла в десант, туда, где всего труднее, где передовые отряды, сброшенные с вертолетов, готовят плацдармы для наступления главным силам, где куются характеры и складываются биографии, где постепенно, шаг за шагом, пробивает тайгу, устремляясь в будущее, Трасса. И даже отпрашиваться не надо, потому что поварихами в отряд отпускают безоговорочно, поварихи сейчас для Трассы нужнее, чем лесорубы, тоннельщики и лэповцы.

В брезентовой своей робе явилась она в управление, спросила Кулемина. Никто такого не знал. Подождала, потолкалась в толпе, присмотрелась, определила, у кого что следует спрашивать, - нет, Кулемина среди командиров отрядов не числилось. В ней закипели слезы: неужто обманул, разыграл? И тут из толчеи курток, роб и беретов вывернулся Илья и вежливо набросился на нее:

- Ты где же пропадаешь, Литвинова?! Битый час ищу!

Она объяснила. Он огорчился:

- Вот видишь, даже по фамилии не знают, Кулибин да Кулибин. Механик-самоучка! Раз без зарплаты оставили, на Кулибина выписали. Честно! - И тут же присмотрелся к ней, будто впервые увидел, пристально, заинтересованно. - Ну-ка, ну-ка, сними очки.

Юлька сняла и полыхнула на него застенчивой близорукой синевой. До этой минуты лишь она знала, какой может быть хорошенькой. Иногда. И не для всех - для одного. И эту минуту узнал Илья. Он помолчал, ошарашенный, пробормотал "спасибо", зачем-то ощупал подбородок, лоб, щеки и сказал обреченно, вроде бы не ей, кому-то другому сказал:

- Промахнулся я с тобой, Литвинова. Перессоришь ты мне отряд.

- Не бойсь, не перессорю, - прозвенела в ответ Юлька, и при желании можно было услышать в этом ответе и вызов, и задор, и обещание, и угрозу.

- Честно? Ну смотри, слово дала!

Назавтра маленькая группа Кулемина присоединилась к большому, но не очень-то расторопному отряду, ставившему мост через речку Чуранчу, - в качестве не то детонатора, не то катализатора. А Юлька попала в подручные и ученицы к тамошней разбитной, горластой и влюбчивой поварихе. Тут-то и посетил Юльку "успех", который иные девичьи головы напрочь закруживает, от ухажеров и предложений отбоя не было. Поначалу липли едва ли не все, потом отсохли, и осталось из претендентов двое: красавец, прямо-таки артист Пирожков и застенчивый Валька Сыч. Пирожкова тоже ненадолго хватило - понятно же, тут улыбки предназначены одному Кулибину. А вот Сыч...

Впрочем, Сычом он стал позднее, когда безнадежно и безответно влюбился в Юльку, до этого, говорят, весельчак был, сорвиголова, балагур и душа компании. А потом сник и превратился по всем статьям в Сыча. Единственно, что осталось в нем от прежнего Вальки, - каждодневно, в любую погоду, невзирая на аварии, авралы и всевозможные помехи, неведомо где добывал и приносил ей цветы, и Юлька не отказывалась, потому что грех отказываться от цветов.

И лишь Илья ее не замечал.

Ребята работали до шести, до половины седьмого, потом плотно ужинали и падали на травку - были они и молоды, и крепки, и не новички в плотницком деле, а все же вырабатывались, как говорится, до состояния "хоть выжми". Но, повалявшись часок-другой, а кто и подремав, оживали, палили костер, настраивали гитару, заваривали чаек - уже сами, без Юльки, и теперь-то, наверное, было бы самое интересное посидеть с ними у огонька, попеть песни и послушать разговоры, однако Юльки уже не хватало, потому что работа у нее тоже била не из легких.

Но в этот вечер, едва Юлька развалила по мискам вермишель с тушенкой под томатным соусом, Илья встал и попросил не без торжественности:

- Граждане, секунду внимания!

И все вдруг заметили, что сегодня он какой-то не такой, в белой рубашке и вообще сияет именинником. А он жестом фокусника извлек из-за спины бутылку шампанского, пустил пробку в небо и заявил:

- Честь имею представиться. Кулемин Илья Михалыч. По кличке Кулибин. Ровно двадцать три годика стукнуло, честно.

И все, подставляя кружки под этот символический глоток шампанского ли, пены ли от него закричали наперебой:

- Что ж ты раньше-то молчал? Что ж скрывал? Уши ему драть, уши! Да ты же самый старый из нас! Ветеран! Качать старика Кулибина! Долги-и-и-я л-е-е-ета-а!

И потянулись руки с импровизированными блиц-подарками: авторучка, редкостный значок, еще более редкостный томик Есенина, перочинный ножик с обилием подсобного инструмента и даже сувенирная баночка икры со дна Арканиного рюкзака. И тут опять Юлька раскраснелась и похорошела, лишний раз убедившись: судьба. Ведь ежели б не судьба, как бы она догадалась именно сегодня испечь торт? Пусть неказистый, из вареной сгущенки, посыпанный мелкой шоколадной крошкой, а все же торт!! И когда Юлька вручала его имениннику под всеобщее "ура!", Илья оторопел, на миг потерял управление собой, и в глаза ей полыхнуло встречной синью, но не приглушенно васильковой, а неистово лазурной.

В этот вечер они долго пели у костра, причем, как сговорившись, исключительно про любовь, Юлька чувствовала плечо Ильи и даже думать забыла про усталость, про сон, про завтрашний калорийный завтрак. А потом танцевали, и ей, как "нашим милым дамам", туго пришлось, потому что никого нельзя было обидеть отказом.

Лишь на минутку очутились они с Ильей вдвоем под покровом близко подступившего к табору ельника, откуда костер смотрелся тлеющим красным угольком. Илья бережно обнял ее за плечи.

Это было их второе свидание. На Чуранче, когда сдавали тот трудный мост, они так же бродили вдвоем, и вдруг Илья обнял ее и прошептал: