Юлия Латынина - Клеарх и Гераклея

Он стал расспрашивать Стилокла о сыне своем, Клеархе, и тот отвечал:

- По моему мнению, сын твой - один из замечательнейших людей Эллады и один из лучших учеников Платона.

Архелай заметно нахмурился. По правде говоря, он слюбился с матерью Клеарха на весенних Дионисиях, через три месяца взял ее за себя, а через шесть - родился мальчик. Но два года назад женщина умерла, и Архелай выискал себе другую жену, Клелию. Эта жена родила ему второго сына, Сатира, и всячески изводила старика просьбами, чтобы он не признавал Клеарха ни своим сыном, ни Дионисовым. Она-то и спровадила юношу в Афины. Делала она это не из природной злобы, а просто потому, что тогда в Гераклее еще было не в обычае завещать имущество кому угодно, но все, кроме малого надела, получал старший сын.

Капище Эвия довольно обширно и вмещает десяток пирующих. Работники с барашком пришли вперед, совершили возлияния, расположили на жертвеннике дары. Старик собирался принести в жертву двух барашков, но, поразмыслив, решил удовольствоваться одним: все-таки меньшая проруха хозяйству.

Спутники ушли ночевать в домик арендатора, клянясь, что ни за что не останутся в пещере, а старика уложили на приготовленном ложе. С ним, впрочем, остался Стилокл. Афинянин, брезгуя чудесами, завернулся в плащ, устроился поудобней и тут же заснул.

Ночью пещера затряслась, из глубины ее раздался грохот:

- Вот так подарки, вот так подарки!

Одного барашка Эвию, стало быть, показалось мало.

Старик закричал и в ужасе бросился вон. Работники вернулись в пещеру лишь утром. Афинянин мирно спал, а части жертвы были сброшены с алтаря. Афинянина растолкали и принялись расспрашивать. Тот отвечал, что спал всю ночь и ничего не видел, а что касается разоренного барашка, то, несомненно, в пещеру забежала ласка. "Эх, - подумал Архелай, - вот действительно люди из Афин. О скифах и гиперборейцах знают, а то, что у них под носом, разучились видеть".

Работники говорили между собой, что старик, поскупившись вторым барашком, рассердил бога и жить ему теперь недолго, ибо богатство, не употребленное для раздачи богам и бедным, обыкновенно приносит несчастье.

Настала вторая ночь. Афинянин опять улегся и засопел, а старик лежал без сна, и мысли его метались взад и вперед. Наконец явился Эвий; ночь они провели в беседе, а когда запели петухи, Эвий потускнел и исчез.

Наутро, перенесенный в домик арендатора, старик объявил в присутствии друзей свою волю и заснул; вся болезнь его была от вздорных наветов женщины. К вечеру он пробудился, совершенно успокоенный. Работники были еще в полях. Он встал, осмотрел у дома грядки с репой и пряными травами, инвентарь. Заглянул в колодец во дворе, заметил, что веревка при ведре подгнила, и положил выбранить арендатора, когда тот вернется, потому что в злой час веревка непременно оборвется и ведро утонет.

Потом пошел он проведать бычков и по пути заметил молодого гостя своего, Стилокла, который сидел под большим платаном, беседуя со своим черным рабом, что удивило Архелая, ибо он считал этого раба немым. Он стал слушать и слушал довольно долго. А потом вышел к собеседникам и сказал:

- Ага! Вижу я, какой премудрости учат нынче в Афинах: учинять святотатство и при жизни изображать из себя бога!

С этими словами старик подхватил изрядную жердь и бросился на оторопевших юношей, ибо по речам и повадкам эфиопа признал в нем своего сына и понял, что за шутку сыграли с честным человеком ученики Платона.

- Напротив, отец, - дерзко возразил крашеный раб, - я-то чту Эвия, и оракул сулил мне удачу в этом святилище; ты же вряд ли почитаешь богов, скупясь на жертву, и если Эвий слышит нас, он не попустит, чтобы слова оракула пошли прахом!

От этаких речей старик в изумлении попятился, поднял жердь, и - о чудо! - вместо сына на него щерился кабан со шкурой цвета запекшейся крови.

Архелай с криком пустился прочь, но, пробежав десяток шагов, всплеснул руками и повалился глазами вниз. Афинянин бросился к нему; старик лежал, как кучка мякины.

- Что это с ним? - вскричал афинянин с тоской.

- Разве ты не видел? - спросил Клеарх.

- Что?

- Как только я сказал, что боги не попустят, чтобы слова оракула пошли прахом, за плечом его вырос Эвий с полым лицом и вытряхнул из своего плаща целую свору кабанов. Право, я никогда не верил, что такие вещи бывают, а теперь вот убедился собственными глазами.

Клеарх говорил совершенно серьезно, пристально глядя на друга. Стилокл стоял белый, как камфара, и волосы его взмокли от пота. Мысли его кружились, как вспугнутые дрозды. Он не знал, что и думать: помнится, никакого бога он не видел, но кто он такой, чтоб видеть богов? Ведь Клеарх видит мир настолько лучше его!

- Беги в поле! Позовешь работников и расскажешь все, как было: как ты сидел под деревом и как мимо тебя пробежал Архелай с вот этою жердью в руке, а за ним гнался по воздуху кабан, а тебе казалось, что ты заснул и видишь сон.

x x x

Стилокл покинул Гераклею с первым кораблем, как бы торопясь вернуться в Афины. Находясь всецело под влиянием Клеарха, он не только рассказывал все, что тот велел, но и вполне верил собственному рассказу. Отчего-то, однако, был бледен и задумчив.

В третью ночь плавания разыгралась буря; афинянин стал плакать и жаловаться Клеарху, что задуманная ими шутка обернулась преступлением и нарушением закона и стала причиной бури. Клеарх засмеялся и спросил:

- Друг мой! Не ты ли сам рассуждал на наших пирах, что законы подобны узам. наложенным на общество, временно лишенное верховного разума? И если явится идеальный властитель, то связывать его законами - это все равно что связывать здорового человека веревками: и разум от этого слабеет, и тело гибнет?

Стилокл молчал. Лил косой дождь, и молнии раскалывали облака, а волны, подобные горам, то поднимали корабль к небу, то опускали на самое дно; и по одному этому некоторые суждения Стилокла на пирах представлялись теперь не очень верными, словно истина зависит от времени и места ее высказывания.

- Друг мой! - сказал наконец афинянин. - Я знаю, что по возвращении в Гераклею ты будешь играть роль выдающуюся, роль защитника или погубителя отечества. Честолюбие твое безгранично, но все-таки честолюбие - порок, более близкий добродетели, нежели алчность или жадность. Поклянись же мне, что в Гераклее ты устроишь государство наилучшее, в соответствии со всеобщей истиной, а не с частными удовольствиями.

Клеарх улыбнулся в темноте и ответил:

- Клянусь, Стилокл, что я устрою государство наилучшее при существующих обстоятельствах.

x x x

Подобно тому, как колесничему, добивающемуся победы на играх бешеной скачкой, надлежит тщательно и самолично проверить сбрую и снаряжение колесницы, - подобно тому и рассказчику, прежде чем погрузиться в пучину событий, необходимо заняться описанием.