Владимир Михайлов - Один на дороге

— Я хотел вместе с вами нанести визит моим старым знакомым. Вы, я думаю, сможете пожить у них, пока… пока ваши дела не выяснятся. Но вот думаю, — я поднял руку с часами, — не поздно ли?

— Это не мне решать, — сказала она спокойно.

— Может быть, завтра?

Это было с моей стороны недвусмысленным предложением. Она так и поняла это.

— Здесь я не останусь, — сказала она не задумываясь, ровным голосом. Вы сами должны понять.

Я понял. Что-то все-таки произошло между нами утром в те секунды, здесь, в номере, мысленно мы — не тогда, а чуть позже — были вместе, и именно потому, что это произошло в мыслях, опасно было оставаться вдвоем, потому что это могло бы случиться и на деле. Значит, она не хотела этого. А я? Если подумать, то и я нет. Бездумно, сразу — да, тогда не страшно. А когда перед этим думаешь, все начинает казаться куда более серьезным.

— Ладно, — сказал я, — идемте. Не убьют же нас, в конце концов.

— А если даже — что изменится? — словно про себя сказала Ольга.

Это мне не понравилось. Легко говорить о смерти может тот, кто на самом деле находится от нее достаточно далеко, для кого она — понятие в общем-то фантастическое, к нему не относящееся. Но у военных смерть — и порой весьма конкретно — принадлежит к заранее оговоренным условиям жизни и службы. Начиная с присяги, где сказано: "Не щадя своих сил и самой жизни". И я не люблю, когда по этому поводу зря треплют языком. Это свидетельствует о несерьезности человека.

— Не говорите глупостей, — сказал я.

Мы вышли без приключений и молча миновали несколько кварталов. Порой я ловил на себе взгляд Ольги, любопытный и слегка иронический: я в ее глазах выглядел великим молчальником, женщины таких не любят, но на какое-то время проявляют определенный интерес; женщина пытается понять, что же кроется за молчанием: большая глубина — или же полная пустота? Редкая женщина может удержаться от искушения растормошить молчуна и удовлетворить свое любопытство; и непохоже было, чтобы Ольга принадлежала к таким. И действительно, ее терпения хватило еще метров на сто, потом она строго спросила:

— Вы не сказали мне, что это за дом, куда меня ведете.

— Шестиэтажный, — сказал я хмуро. Об этом доме мне говорить не очень хотелось, с ним было связано многое, и не всегда радостное, хотя в общем бывало всяко. Именно сейчас, в момент, когда она заговорила, я пытался убедить себя в том, что дом этот — всего лишь обиталище моих старых знакомых, и ничто иное. Я уже почти уговорил себя, когда Ольга вспугнула мысли.

— Кто там живет?

Спрошено это было тоном светской дамы, боящейся унизиться общением с людьми не своего круга. По меньшей мере, неуместно.

— Во всяком случае, зто не вокзальная публика.

— Вокзалов я как раз не очень боюсь, — сказала она уже иначе, как бы задумчиво. — Там, на худой конец, есть милиция.

— Бы, кажется, очень напуганы мужиками, — не удержался я. Она ответила сразу же:

— Да.

Я покосился на нее. И в самом деле, так оно и должно было быть. И не только из-за ее красоты; она даже сейчас, рядом со мной, человеком зрелого возраста, шла очень вызывающе, как бы заявляя каждым шагом, каждым движением бедра, каждым поворотом головы:

"Вот иду я. Заметили? Хочется подойти? Попробуйте…" Причем в этом "попробуйте" не содержалось угрозы, скорее — легкая подначка: "Слабо ведь подойти, а? Ну, рискните же!.." Поэтому легко было поверить, что "рисковали" часто.

— Может быть, вы сами виноваты?

— Нет, — убежденно ответила она. — Умный человек понимает, что все это ровно ничего не значит. — Она сразу догадалась, что я имел в виду, наверное, доброжелатели уже не раз делали ей подобные замечания. — К сожалению, умных — меньшинство. Но разве из-за этого надо скрывать свою суть? Да, мне приятно нравиться — к ничего больше. — Она глянула на меня и улыбнулась. — Вы ведь знаете.

— Ну… — начал я.

— Именно. И совсем не потому, что вы не проявили настойчивости. Стало бы только хуже: мне пришлось бы подумать о вас нехорошо.

"А мне-то что до вашего мнения", — подумал я, но вслух не сказал этого, а лишь вернулся к началу разговора.

— Не беспокойтесь, там хорошие люди. Военный в годах и его жена.

— У вас есть знакомые среди военных?

— И немало, — сказал я.

— Они кажутся вам интересными людьми?

— Как кто. Как и среди всех остальных.

— Не знаю, — сказала она, — мне они кажутся людьми достаточно ограниченными.

— Ну, с этим я не согласен, — возразил я. — Армия настолько велика, что люди в ней бывают самые разные.

И в самом деле, подумал я. Мы редко пытаемся понять, что такое армия, в самом общем виде. Армия — это особая страна, особое мировоззрение и образ жизни. В армии есть все, что есть в гражданской жизни, и сверх того многое, чего в ней нет. В армии есть своя аристократия и свой плебс. Своя интеллигенция и свои тупицы. Свои ученые и писатели. Свои артисты и композиторы. Свои таланты и бездари. Свои изобретатели и исполнители. Свои художники и инженеры. Свои философы и люди действия. Люди необходимые и люди случайные. Люди принципа и конъюнктурщики. Свои спортсмены и свои гиподинамики. Свои герои и свои трусы. Свои независимые и свои подхалимы. Свои мечтатели и свои прагматики. Свои карьеристы и свои работяги. Свои удачники и неудачники. Свои трезвенники и пьяницы. Свои мудрецы и свои дураки; правда, говорят, что уж если дурак армейский, то он всем дуракам дурак. Может быть. Но какими бы ни были люди в армии, они — кроме всего прочего, или прежде всего — солдаты, люди приказа и подчинения, люди не самой легкой судьбы…

Я чуть было не проскочил мимо нужного нам дома и остановился в самый последний миг. Ольгу, кажется, охватила нерешительность, она смотрела на меня чуть испуганно. Я взял ев за руку и сказал строго: "Ольга, не советую пререкаться со старшими, куда попало я вас не повел бы, можете мне поверить. Пошли!"

Мы вошли в тесный, кособокий лифт; дергаясь и поскрежетывая, спотыкаясь на каждом этаже, он тем не менее поднял нас на нужную высоту. Мы вышли; на двери была все та же табличка со знакомой фамилией,

И я позвонил.

Открыла нам Варвара. Годы почти не изменили ее, разве что чуть отяжелили, в рыжеватых волосах не было и намека на седину; впрочем, в прихожей было сумеречно. Она не узнала меня и спросила: "Вам кого?", я молчал и, улыбаясь, смотрел на нее, и она узнала и чуть покраснела и сказала: "Ох!", и тут же из глубины квартиры донесся знакомый, зычный и хрипловатый голос Семеныча: "Кто там, Варя?", а она ответила тоже своим всегдашним, резким голосом: "Ваня, Вова приехал, Вова!" Из комнаты раздался рев, и Семеныч выкатился в прихожую, приземистый, массивный, в прошлом гвардии майор, сейчас уже в отставке. Прошла минута похлопываний и междометий, и только тут я вспомнил об Ольге; она, вроде бы обидевшись, стояла в самом углу, рядом с вешалкой: не привыкла, наверное, чтобы на нее не обращали внимания. Я взял ее за руку и сказал: "Знакомьтесь, Ольга", хозяева поздоровались с ней — сдержанно, хотя и не сухо; статус ее был им неясен, но, по старой памяти, они мне верили. Нас пригласили в комнату; это была старая комната, а не другая, бывшая моя, которую они отвоевали у КЭЧа, когда мне дали квартиру и мы переехали. Я им тогда немного помог в этой кампании, и мы остались навсегда если не друзьями, — мы были слишком разными людьми, — то, во всяком случае, хорошими приятелями. На это, собственно, я и рассчитывал сейчас.