Говард Лавкрафт - Ловушка

Нет нужды говорить о том, что все то время, в продолжение которого Роберт оставался пленником Зазеркалья, я напряженно размышлял над способом его вызволения оттуда. И вот на девятый день со времени исчезновения Роберта меня неожиданно посетила догадка. Разработанный мною план отличался, с одной стороны, простотой, в какой-то степени даже несопоставимой с потраченными на него усилиями, а с другой совершенной непредсказуемостью последствий, которые в случае неудачи могли быть совершенно непоправимыми.

Я уже знал, что, как такового, выхода из Зазеркалья не существует: туда можно совершенно беспрепятственно войти, но выйти оттуда без посторонней помощи уже невозможно. Это соображение было для меня основным при разработке плана. Я долго думал над тем, как поведут себя узники Зазеркалья, если они останутся живы после освобождения. В этой связи меня особенно интересовал Алекс Хольм во-первых, из-за того, что именно он был творцом этой стеклянной тюрьмы, и во-вторых, из-за той резко отрицательной оценки, которую дал ему Роберт в одном из наших с ним разговоров. Выпустить на волю Алекса Хольма означало бы выпустить на волю его злого гения, и кто знает, какой катастрофой могло бы это кончиться для нашего мира... Тогда я еще не знал, чем завершится физическое разрушение зеркала для его пленников. И, наконец, последняя проблема заключалась в том, чтобы вернуть Роберта в привычную школьную жизнь, утаив от окружающих суть этой поистине невероятной истории, которая даже мне казалась порою просто безумной.

Обдумав эти вопросы со всем тщанием, на какое я был только способен, я приступил к подготовительной стадии задуманной мною операции. Раздобыв в школьной лаборатории сильное увеличительное стекло, я скрупулезно исследовал каждый квадратный миллиметр вихреобразного центра, который, по всей вероятности, и был тем самым кусочком старинного стекла, что использовал Хольм для входа в свою ловушку. Но даже с помощью увеличительного стекла я не мог поначалу уловить границу между участком старинного стекла и поверхностью более нового, которое сделал уже сам Хольм. Можете представить себе мою радость, когда мне удалось наконец обнаружить приблизительную границу меду ними. Она представляла собой правильный эллипс, и, чтобы впоследствии не мучиться вторично с ее поисками, я обвел ее мягким синим карандашом. Затем я съездил в Стэмфорд и купил там стеклорез, чтобы с его помощью удалить этот колдовской участок стекла из его замаскированной оправы.

Вслед за тем я выбрал оптимальное время суток для проведения эксперимента, исход которого должен был решить судьбу Роберта Грандисона. После долгих раздумий я остановился на 2. 30 ночи во-первых, столь поздний час был надежной гарантией моего полного уединения, а во-вторых, это время являлось "противоположностью" по отношению к 2. 30 пополудни, то есть времени, когда Роберт вошел в зеркало. "Противоположность" такого рода могла и не иметь в данном случае никакого значения, но внутренний голос подсказывал мне, что выбранные мною часы как нельзя лучше подходят для предстоящего эксперимента.

Шел уже одиннадцатый день с момента пропажи мальчика, когда я решился наконец приступить к непосредственной операции. Дождавшись урочного часа, я закрыл на ключ двери холла и опустил портьеры на всех окнах. После этих приготовлений я достал стеклорез и с замиранием сердца приблизился к стоявшему на пристенном столике зеркалу. Затаив дыхание, я поместил резец инструмента на синюю линию и, налегая на стеклорез изо всех сил, повел его по вычерченному эллипсоидному контуру. Под давлением резца старинное стекло громко захрустело; завершив один полный оборот, я пошел по второму разу, с удовлетворением наблюдая за тем, как углубляется овальная бороздка, едва намеченная на стекле после первого круга.

Когда прорезанная в зеркале канавка стала достаточно глубокой, я отложил стеклорез в сторону, с максимальной осторожностью снял тяжелое зеркало со столика и поставил его на пол, лицевой стороной к стене, после чего оторвал прибитые сзади доски и аккуратно стукнул ручкой стеклореза по обведенному участку. Первого же удара оказалось достаточно, чтобы овальный кусочек зеркала вылетел из своей, оправы и с глухим стуком упал на специально расстеленный под зеркалом коврик. Это было так неожиданно, что я непроизвольно зажмурил глаза и сделал глубокий вдох. В этот момент я стоял на коленях (так мне было удобнее расправляться со стеклом); мое лицо, таким образом, находилось совсем рядом с вырезанным в зеркале отверстием и когда я вдохнул в себя воздух, в ноздри мне ударил чудовищный затхлый запах: ни до, ни после того не доводилось мне ощущать такого омерзительного смрада. Все вокруг внезапно стало серым и поплыло у меня перед глазами, а тело сковала сильнейшая боль, которая буквально парализовала меня. Уже теряя сознание, я сумел ухватиться за край оконной портьеры, но она тут же оборвалась, не выдержав моего веса. Тело мое медленно сползло на пол, и я погрузился во тьму беспамятства...

Придя в сознание, я обнаружил себя лежащим на спине. Туловище мое располагалось на коврике, а ноги болтались где-то в воздухе. В комнате стоял все тот же жуткий затхлый запах, что ударил мне в нос, едва я вырезал из зеркала кусок стекла; и когда мои глаза стали воспринимать отдельные образы, я увидел стоявшего передо мною Роберта Грандисона, во плоти и крови и в нормальном цвете; он держал мои ноги поднятыми, чтобы кровь приливала к голове так их учили в школе на уроках по оказанию первой помощи. Какое-то время я не мог вымолвить ни слова от изумления, которое, однако, быстро сменилось радостью и облегчением, после чего я обрел способность двигаться и говорить.

- Все нормально, дружище, слабым голосом произнес я и, подняв руку вверх, помахал ею в воздухе. Можешь опустить мои ноги на пол. Кажется, на меня подействовал этот запах. Открой вон то окно в дальнем углу да, настежь. Вот так... благодарю. Нет-нет, шторы поднимать не надо оставь их как есть.

Поднявшись на ноги, я ощутил, как застоявшаяся кровь волнами заходила по моему телу. Я все еще покачивался от слабости, но дуновение свежего, обжигающе холодного воздуха несколько оживило меня. Усевшись на стул, я обратил взгляд на Роберта, который стоял в дальнем от меня углу комнаты.

- Роберт, произнес я с нетерпением, а где же все остальные? Где Хольм? Что произошло с теми, когда я... когда я открыл выход?

Несколько секунд мальчик ничего не отвечал. Потом, пристально посмотрев на меня, произнес очень серьезным, даже каким-то торжественным голосом:

- Они растворились в пространстве, мистер Кэневин обратились в ничто. Я видел это собственными глазами. Вместе с ними исчезло все, что там было. Больше нет никакого Зазеркалья благодаря Господу и вам, сэр!