Говард Лавкрафт - Вне времени

Но это было еще не самое худшее. Самое страшное заключалось в том, что состояние мумии привлекло наше внимание даже прежде, чем мы наклонились над трупами. Не было и речи о мелких и малозаметных изменениях - теперь мумия радикально изменила свою позу. Она странно размягчилась. Скрюченные руки опустились и не закрывали больше искаженного лица, и (Боже, помоги нам!) отвратительные выпуклые глаза были широко открыты и, казалось, пристально смотрели на двух иностранцев, которые умерли то ли от страха, то ли от чего-то еще более скверного. Этот взгляд мертвой рыбы обладал каким-то мерзким гипнозом и преследовал всех нас, когда мы осматривали тела. Он поистине странно на нас действовал. Мы чувствовали, как в нас входит непонятное оцепенение, которое мешает нашим движениям. Это оцепенение очень странно исчезало, когда мы передавали из рук в руки свиток с иероглифами. Время от времени я чувствовал, как эти странные глаза определенно притягивают мой взгляд, и, когда я, осмотрев трупы, повернулся к мумии, у меня создалось впечатление, что на стеклянной поверхности зрачков, темных и удивительно сохранившихся, я улавливаю что-то очень странное. Чем больше я смотрел, тем больше попадал под их чары. В конце концов я спустился в свой кабинет, невзирая на странное легкое окостенение моих членов, чтобы взять большую лупу. С этим инструментом я предпринял основательный осмотр застывших зрачков, в то время как другие с интересом столпились вокруг.

До этого момента я скептически относился к теории, согласно которой на сетчатке отпечатываются сцены или предметы, которые видела жертва перед смертью. Но едва я бросил взгляд через лупу, я увидел в остекленевших глазах отнюдь не отражение зала, а нечто совсем другое. Вне всякого сомнения, сцена, запечатлевшаяся на сетчатке, представляла собой то, что видели эти глаза перед смертью в незапамятные времена. Сцена эта, казалось, медленно рассеивалась, и я лихорадочно прилаживал линзу, чтобы увеличить изображение. Впрочем, оно и так должно было быть отчетливым, хотя и мелким, коль скоро оно отреагировало на какое-то колдовство двоих людей и заставило их умереть от страха. Благодаря дополнительной линзе я смог различить многие детали, которых раньше не заметил, и окружавшие меня люди молча слушали мои объяснения относительно того, что я увидел.

Тогда, в 1932 году, в Бостоне человек увидел нечто принадлежащее неизвестному и полностью чуждому миру, исчезнувшему тысячелетия назад и забытому.

Я увидел один из углов огромного зала с гигантскими стенами, которые были покрыты барельефами, столь мерзкими, что даже в этом, до крайности мелком изображении их святотатственные скотства вызывали отвращение и тошноту. Я не мог поверить, что те, кто вырезал эти символы, были людьми, или хотя бы видели людей, когда воспроизводили свои страшные издевательства. В центре зала был колоссальный каменный люк, открытый для появления из-под земли существа или предмета, который был ясно виден, когда те двое смотрели в открытые глаза мумии, но через свои линзы я мог разглядеть только большое неопределенное пятно.

Случилось так, что, когда я добавил линзу, лупа была направлена только на правый глаз мумии. Вскоре я горько пожалел, что не ограничился этим глазом, а в своем исследовательском рвении направил свою мощную лупу и на левый глаз мумии в надежде увидеть менее расплывчатое изображение. Мои руки дрожали от возбуждения, а пальцы почему-то плохо гнулись, и я не сразу навел лупу на нужную точку. В этом глазу изображение было более резким.

Я увидел нечто невообразимое и непереносимое, вышедшее через громадный люк из глубины циклопического склепа, затерянного мира... И упал без сознания, испустив страшный крик, которого не стыжусь и поныне.

Когда меня привели в чувство, в глазах чудовищной мумии уже не было отчетливого изображения, по словам инспектора Киффа, который взял мою лупу, чтобы посмотреть, что же такое я там увидел. Я не решался еще раз взглянуть на то отвратительное существо. Мне пришлось собрать все свое мужество, чтобы описать то, что я видел в тот ужасный миг. Да и то я заговорил лишь тогда, когда очутился в своем кабинете, вдали от того дьявольского зрелища, этого существа, которое не могло существовать. Дело в том, что я начал взращивать самую страшную и фантастическую теорию насчет мумии и ее стеклянных глаз. Я уверял себя, что она, видимо, обладает каким-то адским сознанием и все это неисчислимое время тщетно пытается передать какое-то устрашающее сообщение из далекой эры. Это была безумная мысль, но я, может быть, сохраню ясность ума, если изложу все, что тогда мельком увидел.

В сущности, немногое. Я увидел, как из зияющего люка возникло титаническое чудовище, и я не сомневался в его возможности убить человека одним своим видом. У меня и сегодня не хватает слов, чтобы описать его. Я мог бы назвать его гигантом, имеющим щупальца и хобот, полуаморфным, получешуйчатым, полубугорчатым, с глазами спрута. Ох, все эти слова не дадут представления об этом отвратительном, адском, нечеловеческом, внегалактическом, полном ненависти и невыразимо злобном существе, возникшем из небытия и хаоса вечной ночи. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, воспоминания о том зрелище вызывают у меня тошноту и головокружение, а в тот момент, когда я сообщал своим компаньонам о том, что я видел, я изо всех сил старался сохранить ясность ума и не потерять сознание еще раз.

Мои слушатели были не менее взволнованы. Никто не решался повысить голос, и мы шептались добрых четверть часа, со страхом вспоминая жуткие легенды из "Черной Книги", появившиеся в последнее время статьи в газетах относительно мумии, возобновление активности тайных культов и думая о зловещих событиях в музее. Гатаноа... Даже бесконечно уменьшенное изображение его имело силу превращать в камень... Т'юог... Фальшивый талисман... Подлинный свиток, который мог победить окаменение... Уцелел ли он?

Первый луч зари вернул нам ясность ума, трезвый взгляд сделал предметом табу все то, что я видел, предметом, объяснить который нечего было и пытаться и о котором мы не должны даже думать.

Прессе мы сообщили очень урезанные сведения, а позднее договорились с газетами, чтобы известия о мумии изымались. Например, когда вскрытие показало, что мозг и внутренние органы фиджийца были нормальными и в хорошем состоянии, хотя и были запечатаны окаменевшей внешней плотью, и эта аномалия, о которой еще спорили ошеломленные и растерянные медики, потрясла всех, - мы остерегались говорить об этом, боясь вызвать панику. Мы хорошо понимали, что пресса сделает с этой тревожащей деталью.

Однако газеты заметили, что человек, державший в руке свиток с иероглифами и, очевидно, протягивавший его мумии через отверстие в витрине, не окаменел, как его товарищ. Нам настойчиво рекомендовали произвести некоторые эксперименты - приложить рулон пленки к телу окаменевшего фиджийца и к самой мумии, но мы с негодованием отказывались от подобных опытов. Мумия, естественно, была удалена из демонстрационного зала и перенесена в лабораторию музея для того, чтобы ждать настоящего научного исследования, которое будет производиться в присутствии светил медицины. Недавние события сделали нас осторожнее, и мы окружили мумию двойной охраной. Однако это не помешало тому, что пятого декабря в два пятнадцать ночи была совершена попытка взлома музея. Сигнализация тотчас же сработала и испугала взломщиков, которые, к нашему сожалению, успели убежать.