Джон Варли - Титан (другой перевод)

— Он дело говорит. К тому же так мы наберем хорошую форму для вертикального отрезка. Там основная нагрузка придется на руки.

— Вы оба дело говорите, — сказала Сирокко. — Я слишком гнала. Теперь будем чаще останавливаться. Джин, ты не вынешь у меня из рюкзака аптечку?

В аптечке имелись различные лекарства от насморка и простуды, пузырьки с дезинфицирующим составом, бинты, запас средства для местной анестезии, которое Кельвин использовал при абортах, и даже коробочка ягод, обладавших психостимулирующим действием. Сирокко уже их пробовала. Фенамин, да и только. Лежала там и написанная Кельвином памятка на предмет первой помощи, где описывалась куча всевозможных процедур — от излечивания расквашенного носа до ампутации ноги. А еще там была круглая баночка с лиловым бальзамом, которую Менестрель дал ей «от дорожных болей». Закатав штанину, Сирокко натерла бальзамом икру, от души надеясь, что титанидское средство помогает и людям.

— Готова? — Джин уже поднялся и поправлял свой рюкзак.

— Вроде да. Ты поведешь. Не гони так, как я. Если для меня будет слишком быстро, я скажу. Через двадцать минут ложимся и десять отдыхаем.

— Есть, командир.

Через пятнадцать минут от боли уже корчился Джин. С воем сорвав мокасин, он принялся растирать босую ногу.

Сирокко обрадовалась возможности передохнуть. Растянувшись на земле, она полезла в карман за банкой бальзама, а затем перекатилась на спину и передала банку сидящему выше по склону Джину. Из-за пухлого рюкзака спина ее располагалась почти вертикально, а ноги свисали вниз. Развалившаяся рядом Габи даже не позаботилась перевернуться.

— Пятнадцать минут идем и пятнадцать отдыхаем.

— Как скажешь, гражданин начальник, — вздохнула Габи. — За тебя в огонь и в воду. Пусть хоть живьем кожу сдирают. Буду тут мудохаться, пока не сотру руки и ноги в кровавые огрызки. Лишь об одном прошу. Когда отдам Богу душу, напишите на могильной плите, что я пала смертью храбрых. А, ч-черт! Ладно, лягни меня, когда будем трогаться. — Она громко захрапела, и Сирокко расхохоталась. Габи подозрительно приоткрыла один глаз — и тоже расхохоталась.

— А как насчет «здесь покоится астронавтка»? — предложила Сирокко.

— «Она выполнила свой долг», — подключился Джин.

— Нет, честно, — засопела Габи. — Неужто нет больше в этой жизни романтики? Поведай кому-нибудь свою эпитафию — и что получаешь в ответ? Дурацкие шутки!

Следующая судорога прихватила Сирокко как раз на следующем привале. Вернее — судороги, так как теперь свело обе ноги. Смешного было уже совсем мало.

— Вот что, Рокки, — сказала Габи, нерешительно трогая подругу за плечо. — Нет смысла так гробиться. Давай отдохнем часок.

— Но ведь смех один! — с трудом прохрипела Сирокко. — Я даже запыхаться не успела. И теперь целый час задницу просиживать? — Тут она с подозрением покосилась на Габи. — А какого это черта у тебя судорог нет?

— А я тут вообще отдыхаю, — с кристально честным лицом призналась Габи. — Привязала веревку к той самой заднице, которую ты не хочешь просиживать, и преспокойно за тобой волокусь.

Сирокко пусть слабо, но не могла не рассмеяться.

— Я просто должна привыкнуть, — заявила она. — Рано или поздно, но форму я наберу. От судорог еще никто не загибался.

— Нет. Не могу видеть, как ты мучаешься.

— А что, если десять минут идти и двадцать лежать? — предложил Джин. — Пока не почувствуем, что способны на большее?

— Нет. Пойдем по пятнадцать минут — или пока кто-то не свалится, что все равно выйдет раньше. Потом ровно столько же отдыхаем — или меньше, если почувствуем, что готовы. И в таком духе восемь часов… — Она взглянула на часы. — А теперь уже пять с небольшим. Потом разбиваем лагерь.

Габи вздохнула.

— Веди, Рокки. Это ты умеешь.

Прогулка превратилась в кошмар. Сирокко больше всех страдала от судорог, хотя теперь они прихватывали и Габи.

Титанидский бальзам помогал, но расходовать его приходилось экономно. У каждого было по аптечке, и запас мази у Сирокко уже подходил к концу. Надеясь, что после нескольких первых дней похода потребность в бальзаме отпадет, она хотела сберечь хотя бы баночку для восхождения внутри спицы. В конце концов, боль была не так уж нестерпима. Сперва, когда прихватывало, трудно было не завопить, но потом понемногу отпускало.

Под конец седьмого часа Сирокко смилостивилась, слегка раздраженная собственным упрямством. Ведь все получается так, будто она пытается доказать правоту Билла! Намеренно заставляет себя быть жесткой, намеренно гонит себя к пределам собственных возможностей — и даже чуть дальше!

Лагерь путники разбили на дне лощины — набрали хвороста для костра, но не потрудились установить палатки. Воздух и без того был жаркий и спертый, но все же костер сделался желанным просветом во все сгущающемся сумраке. Удобно усевшись в кружок, они разделись до цветастого шелкового белья.

— Капитан наш — вылитая павлиниха, — заметил Джин, отхлебывая из бурдюка.

— Очень усталая павлиниха, — вздохнула Сирокко.

— Как думаешь, Рокки, сколько мы прошли? — спросила Габи.

— Сложно сказать. Километров пятнадцать?

— Я тоже так думаю, — кивнул Джин. — На паре гребней я посчитал шаги и вывел среднее. Дальше оставалось считать только гребни.

— Мысли великих умов схожи, — сказала Сирокко. — Пятнадцать сегодня, двадцать завтра. Через пять дней будем у крыши. — Потянувшись, она принялась разглядывать изменчивый полог листвы над головой.

— Габи, тебе водить. Залезь-ка в рюкзак и нашарь нам каких-нибудь личинок. Я бы сейчас целую титаниду сожрала.

Никаких двадцати километров на следующий день не вышло. Не вышло даже десяти.

Проснувшись, они обнаружили, что их ноги страшно болят. Поначалу Сирокко даже сомневалась, что удастся согнуть колени. Как глубокие старцы, ковыляли они на своих многострадальных ногах, пока готовили завтрак и сворачивали лагерь. Потом заставили себя проделать комплекс зарядки.

— Умом-то я понимаю, что этот гад стал на какие-то граммы полегче, — простонала Габи, закидывая за спину рюкзак. — Ведь я оттуда две порции съела.

— Не знаю, как твой, а мой точно двадцать кило набрал, — отозвался Джин.

— Скотство. Вот скотство. И еще раз скотство! Ну что вылупились, павианы? Шагом марш! Хотите жить в веках?

— Жить? Разве это жизнь?

Вторая ночь наступила через пять часов после первой. Так постановила Сирокко.

— Нижайшие поклоны тебе, о Державная Владычица Времени, — выдохнула Габи, растягиваясь на своем спальном мешке. — Еще немного — и установим новый рекорд. Даешь двухчасовой день!