Андрей Лазарчук - Посмотри в глаза чудовищ

Коминта похоронили в Ехегнадзоре. За годы войны здесь научились не спрашивать об обстоятельствах явно насильственных смертей.

На кладбище Надежда подошла к Николаю Степановичу, обняла неловко и заплакала – впервые за эти дни: Ашхен же сказала, подбоченясь и выставив вперед ногу: «Я всегда говорила, что вот этим все и кончится!» – как будто речь шла не более чем о визите в вытрезвитель. Потом она хлопотала деловито, лишь изредка замирая и наклоняя голову – будто прислушиваясь к незримому суфлеру…

Индейцы были строги. Семен и Саша присматривали за ними со стороны, и к этому следовало привыкать. Ко многому следовало теперь привыкать: А может, и не только привыкать – если учесть взгляды, бросаемые Тиграном на Надежду.

Как все цвело вокруг!..

– В красивом месте будет лежать, – с завистью сказал Тигран.

Опять Москва?..

Опять Москва.

Все возвращалось: да, все возвращалось. Как в потоке людей на улице все чаще попадались лица из давней позапрошлой жизни, из тринадцатого года: Он стал думать об этом – просто для того, чтобы не думать больше ни о чем. Но – не помогало: «:День Победы, День Победы, День Победы!..» – у кого-то из соседей работало радио, а здесь, на экране телевизора с выключенным звуком, Ельцин выступал на митинге, и за его спиной, перекрещенная лучами прожекторов, замерла валькирия с мечом, напомнив вдруг собой о странной балладе Отто Рана.

Спасибо, Отто, подумал Николай Степанович, если бы не ты…

Интересно, что напишет Бортовой? Он уже порывался обсудить кое-какие детали из жизни крысиной мафии, но его опохмелили, посадили в самолет и отправили домой.

Ашхен постояла в двери кухни, посмотрела, вздохнула, повернулась…

– Ашхен…

– Сиди уж. Там Светланка плачет, боится.

Ничего не было слышно, ничего, кроме дождя.

– Ашхен, побудь минутку. Я.

Он замолчал.

– Он так хотел, – сказала Ашхен. – Что я могла сделать? Он сам так хотел. Не казни себя, Коля: Твои уже, наверное, скоро будут на месте. Поезжай.

Час назад позвонил Атсон, сказал, что он и Блазковиц вылетают с Энни и Стефаном из Чикаго в Миннеаполис, все веселы и здоровы, соскучились: Надо встречать.

Филю не видел сто лет…

День Победы.

Сволочи, Сказал Николай Степанович ящерам. Вы перебили друг друга, а потом те, кто остался, издохли в своих гробах. И все-таки вы сумели излить в мир столько яду, что он действует и до сих пор, и будет действовать еще тысячи лет…

Как бы я хотел – просто жить. Просто жить самыми банальными заботами: вы ведь мне…

Он не стал додумывать эту мысль: знал, что все равно не додумает до конца.

Потому что нет его, этого конца.

Из кармана он достал смявшуюся пачку турецких папирос, выковырял одну не самую развалившуюся, похлопал по карманам в поисках зажигалки. В плаще…

На газовой плите – коробок спичек. «Красная книга – степной орел». Он зажег спичку, но не прикурил, а стал почему-то смотреть на огонек. Потом острожно положил спичку в пепельницу: срезанный верх сталагмита, в котором капли за многие столетия выдолбили чашеобразное углубление. Спичка догорала, и он положил в огонек еще одну. Потом еще. И еще. Крошечный костер горел среди бескрайней равнины…

Костя, иссиня-белый, с руками, забинтованными до плеч, тихо прошел мимо Ашхен и присел за стол. Потом подошел Брюс. Потом Илья, ведя за плечи Светлану. Голова ее, руки, грудь – все было в бинтах, и до сих пор сочилась сукровица. Потом тихо пришла белая собака с черными кругами вокруг глаз – подруга Гусара. И Ашхен сделала шаг вперед…

А потом раздался звонок в дверь.

15 января – 23 июля 1996 г.

Красноярск.