Урсула Гуин - «Если», 1993 № 02

На первом советско-итальянском симпозиуме, проход ившемв 1989 г. в Палермо, профессор А. Канкрини определил наркоманию как ошибочную форму самолечения, как попытку уменьшить страдание с помощью неадекватного инструмента. У каждого человека есть свой порог боли, граница переносимого страдания, и когда она перейдена, возникает проблема выбора: справиться с ней собственными личностными ресурсами, смириться или избавиться от нее, на первый взгляд, быстрым и простым путем: принять наркотик.

Но в жизни быстрых и простых путей не бывает

«Коробочка была наполнена тестообразным маслянистым веществом; отблеск золота и драгоценных камней, украшавших коробочку, мешал разглядеть его цвет.

Оно отливало лазурью, пурпуром и золотом.

Граф зачерпнул золоченой ложечкой немного этого вещества и протянул Моррелю, устремив на него испытующий взгляд. Теперь стало видно, что вещество это зеленоватого цвета.

— Вот то, что вы просили у меня, — сказал он. — Вот, что я вам обещал.

…Мало-помалу потускнели лампы в руках статуй, и Моррелю стало казаться, что аромат курений ослабевает.

Монте-Кристо, сидя напротив, смотрел на него из полумрака, и Моррель различал только его блестящие глаза.

Бесконечная слабость охватила Максимилиана; кальян выпал у него из рук; предметы теряли очертания и цвет; его затуманенному взору казалось, будто в стене напротив раскрываются какие-то двери и завесы.

— Друг, — сказал он, — я чувствую, что умираю; благодарю»

Александр ДЮМА. «Граф Монте-Кристо»

Идззиот! Раззява! Зззабулдыга! — прошипел кот и впился в Лопуха.

Боль уравновесила неотвратимо подкатывающую к горлу тошноту. Подвешенный в немыслимой позе, Лопух и телом и разумом свободно парил в бархатной темноте чрева спящего «Ковчега», где только свет от пары мерцающих бегающих огоньков едва рассеивал непроглядность ночи.

Видение выплыло в виде корабля с поднятыми парусами — сливочная белизна на фоне слившихся воедино синевы взволнованного моря и голубизны ясного неба. Но теперь и море, и небо уже не вызывали приливов отвратительной дурноты. Он слышал свист и завывание соленого ветра в вантах и растяжках такелажа, его биение в упруго надутые паруса, скрип мачт и всего деревянного корпуса судна.

Деревянного… Что такое дерево? Ответ пришел откуда-то извне: живой пластик, одушевленная материя…

А какая сила выравнивает поверхность воды, не позволяя ей собираться в гигантские жидкие шары, не дает кораблю закрутиться на ветру, перевернувшись кверху килем, а мачтами вниз?

Вместо расплывчато-мутных пятен и клякс, привычных Лопуху в реальности, видение предстало контрастным, пронзительно ярким, отчетливо очерченным — этаким чудом, о котором он боялся даже мечтать: до леденящего холодка по спине, до мурашек… О, этот захватывающий ужас!

— Сссмотри зззорче вдаль! Проззревай вглубь! Вещщий взгляд вперед — в будущщее! Ззза корму — в прошшлое!

Прекрасный сон уже начинал раздражать Лопуха: порожденный наговором кота мираж становился до неприличия назойливым — животному не мешало бы поучиться хорошим манерам! Особенно навязчива была безотчетная, но ощутимо согревающая надежда на новые глаза. «И все же это не ведьма в обличим кошки», — заключил Лопух. Хотя, определенно, странный сон был внушен ему этим обычным приблудным котом. Неужто зверюга червем прополз в «Приют Летучей Мыши» по узким вентиляционным трубам? Теперь, когда все поголовно были охвачены страхом встречи с нечистой силой, а сам корабль, или, по крайней мере,

Третий трюм, почти обезлюдел — бродячие животные стали большой редкостью.

Первые проблески утренней зари осветили Нос корабля. Фиолетовый — носовой — угол «Приюта» начал постепенно вырисовываться во мраке. Искры бегающих огоньков растворились в белом дневном свечении. Еще двадцать ударов сердца, и на «Ковчеге» стало так же светло, как утром обычного Трудельника, впрочем, как и любого другого дня недели.

На расстоянии вытянутой руки от Лопуха шевелился кот: черное пятно, каким его видели слабые глаза. Кот, пружинисто оттолкнувшись задними лапами от голой руки Лопуха, прыгнул и виртуозно приземлился на других вантах.

Лопух отстегнул себя от канатов и, обхватив пальцами ног свою спальную, тонкую как карандаш, веревку, щурясь, вглядывался в кота.

Губы Лопуха сложились в подобие улыбки:

— Ты мне нравишься, котик. Я буду называть тебя Кимом.

— Кимушшка — простофффилюшшка! — кот брезгливо сплюнул. — А я тогда назззову тебя — Зззабулдыга, или ещще лучшше — Пропойца!

Шум нарастал — так было всегда после рассвета, с наступлением дня. Гнусаво звенели канаты, потрескивали и поскрипывали стены.

Лопух проворно повернул голову. Хотя окружающий мир представлялся ему игрой расплывчатых неясных пятен, — подобно хаотичной пляске красок на палитре художника, — зато любое движение он засекал безошибочно и мгновенно.

Корчмарь медленно наплывал прямо на него. На массивный красновато-коричневый шар его грузного тела был водружен меньший, но тоже массивный — бледный шар лица, с пунцовым, как яблочко на мишени, кружком, расположенным точно посредине между широко расставленными бусинками карих глазок. Одна из его сдобных, как булка, рук венчалась прозрачным набалдашником из полиэтиленового пакета, конец другой зловеще отливал бледным стальным свечением. Далеко за его спиной краснел кормовой темный угол «Приюта Летучей Мыши», а на полпути к нему — белела большая сияющая ротонда — стойка бара в форме кольца, любовно окрещенная завсегдатаями Пончиком.

— Ну что, бездельник, неженка несчастный! — приветственно загнусавил Корчмарь. — Прохрапел всю Спятницу, пока я целую ночь и божий день надрывался без сна без отдыха на часах. Да еще теперь неси ему в постель утренний шкалик лунной настойки!

— Поганая выдалась ночка, доложу я тебе, Лопух, — продолжал он нравоучительно. — Замучили эти оборотни, вампиры и ведьмы, прямо так и шастают по коридорам. Но… учись, дружок! Ни одна тварь так и не смогла просунуть к нам и кончика носа, не говоря уже о крысах и мышах. Я слышал через трубы, как вурдалаки уволокли этих безмозглых потаскух Пупсика и Очаровашку. Помни, бдительность прежде всего, Лопух! Ну, ладно уж, на, прими свою дозу и принимайся за уборку. А то насвинячили — аж противно.

Он протянул прозрачноглавую полиэтиленовую РУКУ-

Не в силах забыть звенящее в ушах презрительное шипение Кима, Лопух угрюмо процедил:

— Наверное, сегодня утром я воздержусь от выпивки, Корчмарь. Ограничусь овсяной кашей и водой.