Фаню Ле - Кармилла

Точно в страшном сне я вышла из коляски; мы все молчали, каждый думал о своем. Мы взошли по широким ступеням; перед нами открылась череда опустелых покоев, виднелись витые лестницы и черные провалы коридоров.

- Да, вот здесь и обитали Карнштейны! - вымолвил наконец генерал, озирая из огромного окна заброшенную деревню и сумрачно подступивший лес. Здесь и писалась кровавая летопись их злодеяний. Все они давно в могилах, однако и нынче, ненасытные изверги, не дают людям покоя. Вот она, их часовня, она же склеп.

Он показал на серую стену готической часовни, - полускрытую за листвой.

- Я слышу оттуда топор дровосека, - сказал он, - вырубают, наверно, дикую поросль; может статься, он знает, где могила Миркаллы, графини Карнштейн. Ведь поселяне бережно хранят преданья о былых владетелях, это лишь богатая знать все забывает, как только именитый род уходит в небытие.

- А у нас есть изумительный портрет вашей Миркаллы, хотите посмотреть? - спросил отец.

- Успеется, дорогой друг, - отвечал генерал. - Кажется, мне знакома та, с которой писался портрет; я затем и приехал к вам раньше, чем предполагал, - чтоб обыскать часовню.

- Что значит знакома? - удивился отец. - Она же умерла сто с лишним лет назад!

- Умерла, но боюсь, что не мертва, - отозвался генерал.

- Признаюсь, генерал, вы меня изумляете, - сказал отец, с прежним подозрением покосившись на собеседника; но тот, одержимый таинственным гневом, на помешанного все же был ничуть не похож.

- Немного мне жить осталось, - снова сказал он, когда мы проходили под массивной аркой часовни, по размерам своим скорее домашней церкви, - но я надеюсь, что жизни моей хватит на то, чтобы отомстить ей, с Божьей помощью, своей рукой.

- Кому, за что отомстить? - еще больше удивился мой отец.

- Обезглавить чудовище! - бешено выкрикнул он, топнув ногой, и гробовым эхом отозвалась часовня. А он потряс кулаком, как бы занося невидимый топор.

- Да вы о чем? - отец окончательно растерялся.

- О том, что надо отсечь ей голову.

- Как то есть - голову?

- Обыкновенно - топором, лопатой, чем угодно, лишь бы отыскать кровопийцу. Сейчас услышите, - прибавил он, дрожа от ярости. И поспешил вперед, говоря:

- Присядем вот на это бревно, чем не скамья; дочка ваша, я вижу, устала, пусть отдохнет, а я доскажу в немногих словах.

Громадный брус на заросших травою плитах мог и правда служить скамьей, и я бессильно опустилась на него. Генерал окликнул дровосека, который обрубал сучья возле древних стен. Кряжистый старик подошел с топором на плече.

Где тут кто похоронен, этого он не знал, а вот здешний лесничий - живет он мили за две в доме священника, - тот с закрытыми глазами укажет вам гробницу любого Карнштейна. За монетку-другую он не прочь и съездить за ним, и ежели дадут лошадь, можно обернуться в полчаса.

- И давно ты здесь дровосеком? - спросил у него отец.

- Я-то сызмальства, - отвечал он на здешнем наречии, - и сколько себя помню, он уж был лесничим. А мы дровосеки - и отец, и дед, и прадед. Могу и дом показать, где жили предки.

- А почему деревня опустела? - спросил генерал.

- Да все эти неупокойники, сударь; их и выслеживали до могил, и раскапывали, проверяли, как положено, истребляли по заведенному: голову долой, кол в сердце и сжигали; но пока чего, они уйму народу сгубили. Могилу за могилой, все по закону, сколько их извели - а люди мрут и мрут. Проезжал мимо один чешский дворянин из Моравии, прослышал о наших делах - они там насчет этого здорово смыслят - давайте, говорит, помогу. И как сделал: дождался полнолуния и перед закатом поднялся на колокольную башню, откуда видно все кладбище - там вон, за окном. К полуночи вылез упырь из могилы, сбросил саван и пошел на добычу в деревню.

Чех наш малость подождал, спустился, хвать упырский саван - и обратно на колокольню. Упырь насосался крови, вернулся, ищет саван; углядел наверху чеха и завыл по-замогильному, а тот его приглашает: полезай, мол, забери. Упырь всполз по башенной стене, добрался до зубцов, но чех не зевал: рассадил ему саблей башку надвое, сбросил вниз, а сам сошел по винтовой лестнице и башку напрочь отрубил; постерег до утра и собрал деревенских: кол в сердце, труп сожгли, чин чином.

У чеха этого вроде как была бумага от последнего графа, что ему, дескать, позволяется переместить надгробие Миркаллы, графини Карнштейн; ну, он и переместил, а куда, уж никто не помнит.

- А где раньше оно было, не знаешь? - жадно спросил генерал. Дровосек, усмехнувшись, покачал головой.

- Этого и сам черт не знает, - сказал он. - Тем более, говорят, будто тело перехоронили. Может, и выдумывают, кто теперь разберет.

С этими словами он обронил топор и поспешил за лесничим, а мы приготовились дослушивать повесть генерала.

Глава XIV

ВСТРЕЧА

- Бедняжке моей становилось хуже и хуже, - продолжал он свой рассказ. Врач, который ее пользовал, остановить болезнь не мог - мы ведь думали, что это болезнь. Видя мое отчаяние, он предложил консилиум. Я вызвал из Граца самого лучшего доктора, слывшего ученым и набожным; он приехал через несколько дней. Вдвоем они осмотрели несчастную мою девочку и удалились совещаться в библиотеку. Я дожидался в смежных покоях: слышно было, что они уж не беседуют, а чуть не бранятся. Я постучал и вошел. Старик-доктор из Граца монотонно настаивал на своем, а здешний врач прерывал его насмешками и взрывами хохота. Мое появление положило конец этой недостойной сцене.

- Сударь, - сказал наш доктор, - мой ученый собрат советует вам обратиться к знахарю.

- Простите, - насупился приезжий, - но я предпочел бы сам изъяснить свой взгляд на вещи. Сожалею, мсье генерал, но мой опыт и познания здесь не помогут. Однако же я позволю себе кое-что предложить.

Он задумался, сел к столу и взял перо, Я вне себя от огорчения откланялся; наш доктор показал через плечо на коллегу, пожал плечами и покрутил пальцем у виска.

Так что консилиум никакой пользы не принес. Я ходил по саду, ломая руки. Минут через десять-пятнадцать ко мне подошел доктор из Граца. Он извинился за назойливость, но несколько слов к написанному необходимо прибавить. Ошибки тут, увы, быть не может: болезни нет, но смертельный исход близок. У нас есть день или два, не больше. Если не допустить ни единого нападения, то, может статься, ее и удастся выходить - конечно, великими трудами. Но все висит на волоске. Один еще раз - и последняя искра жизни угаснет, она едва теплится.

- Да какого нападения, о чем вы говорите? - взмолился я.

- Все подробно сказано в записке: вот она. Прошу вас непременно послать за ближайшим священником, и читайте записку вместе, иначе вы ее попросту порвете. Впрочем, если священника не окажется, читайте сами, медлить нельзя, это дело жизни и смерти.