Гуин Ле - Медленно, как империи, и даже медлительней их

- Изолированная, - сказал Осден. - Вот оно! Это страх. Дело не в том, что мы способны передвигаться или разрушать. Дело в том, что мы есть. Мы - другие. Здесь никогда не было других.

- Ты прав, - сказал Маннон почти шепотом. - Это не имеет себе равных. Не имеет врагов. Никаких контактов ни с кем, а только с собой. Один, одинок, навсегда.

- Тогда в чем же функция такого разума в выживании видов?

- Может быть, подобной функции нет, - ответил Осден. Почему ты начинаешь углубляться в телеологию, Харфекс? Разве ты не хайнит? Разве мера сложности не является мерой извечной шутки?

Харфекс не отреагировал. Вид у него был безжизненным.

- Мы должны покинуть эту планету.

- Теперь вы знаете, почему я всегда хотел уйти, убежать от вас, - сказал Осден с оттенком патологической доброты. Это неприятно - чужой страх, не так ли? Если бы это еще была разумность животных. Я могу подстроиться к животным. Я уживаюсь с крабами и тигром; более высокий интеллект дает человеку преимущество. Меня нужно было использовать в зоопарке, а не в человеческом коллективе. Если бы я мог настроиться на проклятую картофелину! Если бы это не было столь неопределенно... Я по-прежнему принимаю больше, чем страх, знаете ли. И до того как это запаниковало, это обладало... в нем была безмятежность. Я не мог тогда осознавать этого, я не представлял себе, как оно велико. Испытывать одновременно постоянный день и постоянную ночь. Все ветры и затишье вместе. Зимние и в то же время летние звезды. Иметь корни и иметь врагов. Быть совершенным. Вы понимаете? Никаких вторжений. Никого другого. Быть всем!

"Он никогда так прежде не говорил", - подумала Томико. Ты беззащитен против этого, Осден, - сказала она. - Твоя личность уже изменилась. Ты уязвим для этого. Может, мы не все сойдем с ума, но ты уж точно, если мы не улетим.

Он колебался, затем поднял глаза на Томико, впервые он встретился с ее глазами: долгий, спокойный взгляд, чистый как вода.

- Что мой здоровый рассудок сделал для меня? - сказал он усмехаясь. - Но у тебя есть преимущество, Хаито. У тебя там что-то есть.

- Мы должны убраться отсюда, - пробормотал Харфекс.

- Если я пойму это, - Осден посмотрел задумчиво, - могу я передать ему сообщение?

- Под твоим "пойму", - произнес Маннон отрывистым нервным голосом, - я думаю, ты имеешь в виду прекращение ретрансляции эмпатической информации, которую ты получаешь от растительного организма: прекращение отражения страха и его поглощение. Это тоже сразу убьет тебя или снова приведет к полному психологическому истощению, аутизму.

- Почему? - спросил Осден. - То, что посылается этим, отражение, а мое спасение - именно в отражении. Это не обладает разумом, а я - человек.

- Не тот масштаб. Что может единственный человеческий мозг против чего-то столь обширного?

- Единственный человеческий мозг может постигнуть систему в масштабе звезд и галактик, - сказала Томико, - и толковать ее как Любовь.

Маннон по очереди глядел на всех; Харфекс молчал.

- Это бы легче сделать в лесу, - сказал Осден. - Кто из вас доставит меня туда?

- Когда?

- Сейчас. Прежде, чем вы все сломаетесь или взбеситесь.

- Я, - сказала Томико.

- Никто из нас не полетит, - сказал Харфекс.

- Я не могу, - сказал Маннон. - Я... Я слишком напуган. Я разобью машину.

- Возьми с собой Эсквану. Если я смогу справиться с заданием, он послужит в качестве медиума.

- Вы принимаете план сенсора, координатор? - спросил Харфекс официально.

- Да.

- Я не одобряю. И тем не менее я полечу с вами.

- Я думаю, мы вынуждены, Харфекс, - сказала Томико, глядя на лицо Осдена. Ужасная белая маска исчезла, оно было полно страстного желания, как лицо любовника.

Олеро и Дженни Чонг играли в карты, чтобы не думать о своих часто посещаемых из-за возрастающей сонливости кроватях, своем возрастающем страхе, привилегированные, как испуганные дети.

- Эта штука, она в лесу, из-за нее вы... станете...

- Бояться темноты? - Осден презрительно усмехнулся. - Но поглядите на Эсквану, Порлока и даже Аснанифойла. - Это может не причинить вам вреда. Это импульс, проходящий через синапсы, ветер, проходящий сквозь ветви. Это только сон.

Они забрались в геликоптер, Эсквана все еще спал, тихо свернувшись калачиком в заднем отсеке, Томико за штурвалом и Харфекс молчали, вглядываясь в темнеющую впереди среди светло-серого пространства освещенной светом звезд равнины линию леса.

Они достигли черной линии, пересекли ее; теперь под ними была темнота.

Она нашла посадочную площадку, заставляя себя лететь низко, сдерживая неистовое желание взмыть вверх и улететь прочь. Огромная энергия мира-растения была значительно сильнее здесь, в лесу, и его паника билась огромными черными волнами. Впереди было бледное пятно неправильной формы, оголенная верхушка холма чуть повыше самых высоких черных древоформ вокруг него; не деревья; имеющие корни, части целого. Она посадила геликоптер на поляну; плохая посадка. Ее руки на штурвале были скользкими, как будто она потерла их холодным мылом.

Теперь вокруг них стоял лес, черный в темноте.

Томико нагнулась и закрыла глаза. Эсквана застонал во сне. Дыхание Харфекса стало коротким и громким, он сидел напрягшись, он не пошевелился даже тогда, когда Осден перешагнул через него и припал к открытой двери.

Осден стоял; его спина и забинтованная голова были хорошо видны в темном свечении приборной панели; он не решался ступить за дверной проем.

Томико тряслась. Она не могла поднять головы. "Нет, нет, нет. - повторяла она шепотом, - нет, нет, нет". Осден пошевелился неожиданно и бесшумно нырнул в дверной проем вниз, в темноту. Он ушел.

"Я иду!" - сказал сильный голос.

Томико вскрикнула. Харфекс закашлялся; он, казалось, пытался встать, но ему это не удалось. Томико ушла в себя, вся сконцентрировавшись на слепом глазе в свем желудке, в центре своего существа; а снаружи не было ничего, кроме страха.

Он прошел.

Она подняла голову, медленно расцепив руки. Села прямо. Ночь была темная, и звезды были видны над лесом. Больше ничего.

- Осден, - сказала она, но голос не вышел из горла. Она повторила опять - громче, одинокое кваканье. Ответа не было.

Она начала понимать, что с Харфексом что-то неладное. Она попыталась найти его голову в темноте, так как он сполз с сиденья, когда внезапно, в гробовой тишине, в темном заднем отсеке машины послышался голос.

- Хорошо, - произнес он.

Это был голос Эскваны. Она включила внутреннее освещение и увидела инженера, свернувшегося калачиком и спящего, его рука наполовину прикрывала рот.

Рот открылся и повторил: "Все хорошо".

- Осден.

- Все хорошо, - сказал мягкий голос, исходящий из рта Эскваны.

- Где ты?

Молчание.

- Возвращайся.