Фриц Лейбер - Здравомыслие

ФРИЦ ЛЕЙБЕР

ЗДРАВОМЫСЛИЕ

Перевод с англ. И. Горачина

- Входи, Фи, и устраивайся поудобнее.

Звучный голос и внезапно открывшийся вход застигли Генерального Секретаря планеты за игрой с одним из комков зеленоватых газоидов. Он зажал их в кулаке и теперь смотрел, как плоские, нервущиеся усики вылезают между его пальцами. Он медленно, перекосив шею, повернул голову. Устремил на правителя мира Каррсбери взгляд, который был одновременно простодушным, хитрым и пустым. Внезапно на его лице появилась нервная улыбка. Худощавый мужчина напрягся, насколько ему позволили привычно опущенные плечи, вошел и опустился на самый краешек пневматического контурного кресла.

Он смущенно посмотрел на комок газоидов в своем кулаке, затем перевел взгляд, ища подходящую щель. Не найдя ее, он сунул комок в карман. Затем, стиснув руки, подавил дрожь. Глаза его были устремлены в пол.

- Как у тебя дела, старик? - спросил Каррсбери с дружеской теплотой в голосе.

Генеральный секретарь не поднял взгляда.

- Тебя что-то беспокоит, Фи? - озабоченно спросил Каррсбери. - Ты чувствуешь себя немного несчастным или недоволен своим... э-э... перемещением теперь, когда пришло время?

Генеральный секретарь все еще ничего не отвечал. Каррсбери нагнулся над матово-серебристым полукруглым письменным столом и настойчиво произнес самым своим убедительным тоном:

- Начинай, старина, расскажи обо всем!

Генеральный секретарь не поднял головы, но закатил свои странные, смотрящие в пустоту глаза вверх, пока они не уставились прямо на Каррсбери. Он слегка вздрогнул, его тело словно уменьшилось, и руки крепко сцепились друг с другом.

- Я знаю, - тихим, сдавленным голосом произнес он. - Ты считаешь меня душевнобольным.

Каррсбери выпрямился, и брови его в удивлении поползли к гриве серебристых волос.

- О, ты не должен волноваться из-за этого, - быстро продолжил Фи, когда первый лед был сломлен. - Ты так же хорошо, как и я, знаешь, что значит это слово. Еще лучше... нам обоим лучше провести исторические исследования, чтобы выяснить это.

- Душевнобольной, - словно во сне, повторил он, взгляд его блуждал. - Значительное отклонение от нормы. Неспособность следовать основополагающим правилам, определяющим все поведение человечества.

- Глупости! - Каррсбери снова взял себя в руки, и на его лице опять появилась неотразимая, сердечная улыбка. - Не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь. Ты немного устал, слегка перенапрягся, чуть рассеян - это я могу понять, принимая во внимание бремя, которое ты несешь. Небольшой отдых снова вернет тебя в форму, милый маленький отпуск вдали от всего. Но мысль, что ты... смешно!

- И все же, - взгляд Фи впился в Каррсбери, - ты считаешь меня душевнобольным. И всех моих коллег в правительстве мира ты считаешь душевнобольными. Поэтому ты и заменяешь нас людьми, по десять лет обучавшимися в твоем институте политического руководства - с того мгновения, когда ты с моей помощью и под моим покровительством стал президентом мира.

Каррсбери отступил перед категоричностью этих объяснений. Его улыбка в первый раз стала несколько неуверенной. Он хотел что-то сказать, но не решился и посмотрел на Фи, словно надеялся, что тот добавит что-нибудь еще.

Но этот тип снова уставился в пол.

Каррсбери откинулся назад и задумался. Когда он наконец заговорил, голос его снова был естественным, не таким наигранно успокаивающим и отеческим.

- Ну, хорошо, Фи. Послушай, ты можешь честно ответить на мой вопрос? Не будешь ли ты - и остальные - счастливее, если избавишься от всей ответственности?

Фи удовлетворенно кивнул.

- Да, - сказал он, - мы были бы... но... - лицо его напряглось. - Ты видишь...

- Что вижу? - настойчиво спросил Каррсбери.

Фи с трудом сглотнул. Он, очевидно, был не способен продолжить. Он медленно опустился на край кресла, и, давление выдавило зеленого газоида из его кармана. Его длинные пальцы обхватили комочек и начали нервно мять его.

Каррсбери встал и вышел из-за письменного стола. Участливые морщины на его лбу больше не выражали никакого удивления, они не были настоящими.

- Не вижу, почему бы мне не рассказать тебе всю историю, Фи, - просто сказал он. - Как ни странно, я всем обязан тебе. И теперь больше не нужно держать это в тайне... нет никакой опасности...

- Да, - согласился Фи с быстрой горькой усмешкой. - Тебе уже несколько лет нечего опасаться смертельного удара. Если мы когда-нибудь восстанем, - взгляд его был устремлен на противоположную стену, где тонкие прямые щели свидетельствовали о наличии двери, - твоя тайная полиция будет тут как тут.

Каррсбери вздрогнул. Он не предполагал, что Фи это известно. В его мозгу странным образом появилось выражение "Хитрость душевнобольного". Но только на мгновение. Дружелюбное самодовольство снова захлестнуло его. Он подошел к креслу, в котором сидел Фи, и положил руки на его обвисшие плечи.

- Ты же знаешь, что насчет тебя у меня всегда была особая точка зрения, Фи, - сказал он, - и не только потому, что именно благодаря тебе я так легко стал президентом мира. Я всегда считал, что ты не такой, как другие, и иногда, когда... - он замолк.

Фи слегка повернулся под его дружескими руками.

- Когда ко мне возвращается душевное здоровье, - без всякого выражения закончил он предложение.

- Как теперь, - тихо подтвердил Каррсбери с легким кивком, которого Фи не мог видеть. - У меня всегда было впечатление, что ты все понимаешь нереалистичным, извращенным способом. А это очень много значит для меня. Я одинок, Фи, ужасно одинок, вот уже десять лет. Нигде никаких товарищей, даже среди людей, которые обучались в институте политического руководства - потому что с ними мне приходится играть роль и я должен скрывать от них некоторые факты, чтобы они не захватили власть через мою голову, прежде чем будут по-настоящему подготовлены. Никакого общества, за исключением надежд - и в данное мгновение тебя. Теперь, когда все закончилось и для нас обоих начались новые времена, я могу тебе это сказать. И я рад.

На некоторое время воцарилась тишина. Потом... Фи не повернул головы, но его худая рука поднялась вверх и коснулась руки Каррсбери. Каррсбери отклонился. Странно, подумал он, что может быть всего лишь кратковременное взаимопонимание между здоровым и душевнобольным человеком. Но это было так.

Он убрал руки, быстро отошел к письменному столу, потом повернулся.

- Я - атавизм, Фи, - начал он новым, свежим, ровным голосом. - Атавизм из времен, когда человеческое мышление было намного более здравым! Неважно, результат ли это наследственности, или к этому привело совершенно невероятное совпадение, или оба этих фактора вместе.