Кит Лаумер - «Если», 1992 № 05

Распознать в этом нашу родную «эх, дубинушку» не всегда легко, но, имея наш опыт, иммунитет, о котором я написал вначале, все- таки возможно.

Итак, вполне стандартная завязка. Некая сила (власть, иная цивилизация, суперкомпьютер, чуждый разум) создает на Земле (в отдельно взятой Америке, Англии, Дании, на другой планете, в космическом корабле) жесткую, отлично организованную и почти всемогущую систему существования. В этой системе люди (иные разумные существа, или машины, или души людей как развернутая метафора, или лишь внешне человекоподобные гуманоиды) живут, рожают новые поколения, работают, удовлетворяют свои материальные и нематериальные потребности (нищенски, довольно прилично, сверхроскошно, голодают, жиреют, тупеют, изощряют чистый интеллект), умирают — но все это внутри системы и по строго диктуемым ею правилам. Иногда проклятая система даже позволяет им побаловаться вольнодумством (например, некоторые голодают, когда все жиреют), но бдительно следит, чтобы практические последствия такого самостояния не вышли за рамки (предположим, голодающие, благодаря диктату, в конце концов от голода умирают). В атмосфере системы разлиты тоска, которой, конечно, одураченные системой граждане не чувствуют, несвобода, которой бедняги, не знавшие свободы, не замечают, и унижение достоинства, которого у них, раз они всем довольны, нет.

Но вот в этом царстве необходимости появляется герой. То, что он намерен проклятый старый мир насилья, незаметного для его обитателей, разрушить, сразу ясно по его предыстории. Как правило, это списанный (по возрасту, за недисциплинированность, за пьянство или все вместе) пилот звездолета (простой деревенский парень, взбунтовавшийся из-за сбоя в программе робот или другой вариант недоучившегося казанского студента). В жестокой (расслабляюще мягкой, абсолютно нейтральной) системе ему все противно: и гарантированное выживание граждан, и неукоснительность правил, и обязательность труда, и унифицированность развлечений. Одураченные режимом подданные пашут, как проклятые, заученно улыбаются пришельцу, идиотски довольны жизнью и даже не пытаются проявить свою свободу воли, ткнув, например, гвоздь в генератор.

Герой начинает действовать.

Прежде всего он пытается подбить на бунт кого-нибудь из местных (отверженных голодающих, сданных в металлолом роботов, от века живущую в пещерах расу). Однако до предела замороченные пропагандой бедняги посылают буревестника подальше, а некоторые подлецы даже пытаются сдать его законным властям. Поняв, что мирный путь развития революции, как и следовало ожидать, невозможен, товарищ переходит от разъяснительной работы среди трудящихся к прямому революционному действию.

Для начала он с особой принципиальностью мочит предателей, отступников и трусов. Тут, кстати, следует заметить, что герой носит, как правило, какое-нибудь простое, односложное имя: Билл, Ян, Рон или Кен, так что фамилия, допустим, Верховенский в стилистику просто не укладывается… Предателя он кончает сам традиционным способом: пулю в лоб (поскольку пули в затылок возможны только после взятия власти, в спокойной подвальной обстановке). Ну, заодно, конечно, гибнет и девушка (инопланетянка, симпатичная думающая машина или очаровательное человекоподобное, женственно зеленого цвета), которую мужественный борец уже полюбил, но жертвует ею во имя победы добра.

После этого свободный от всего личного вождь возглавляет восстание ржавых персональных компьютеров и в огне и грохоте уничтожает-таки сволочную антигуманную систему. Рушатся шестеренки, пылают энергетические базы, жестокий супермозг гибнет в страшных мучениях (сожженный напалмом, раздавленный скалами, сброшенный в пропасть, поднятый на рабоче-крестьянские штыки)… И свободные — правда, обесточенные — пи-си вступают в светлое будущее.

Частенько — видимо, в силу интеллигентско-анархических пристрастий автора — герой не поднимает народ, а проделывает все то же самое в одиночку, пренебрегая гениальным указанием относительно идеи, овладевшей массами. Но и в первом, и во втором случае в ходе великой фантастической революции невинные гуманоиды, мыслящие машины или гомункулы (как выступающие на стороне прогресса или реакции, так и вовсе стоящие в стороне) гибнут толпами. Ни герою, ни читателю их ни капли не жаль, поскольку они полностью лишены всего человеческого: не склонны жаждать высокого идеала и крушить все вокруг ради него — значит, не люди.

На том все и кончается. стабильностью, так вот, скажи им все это, авторы не согласятся и, наверное, даже обидятся.

Почему, ну почему им, этим американцам или живущим не хуже, так хочется крушить, ломать, уничтожать порядок? Почему они облекают это свое желание в фантазии и реализуют на других планетах, в будущем, в параллельной вселенной — где угодно, лишь бы побушевать?

Может, именно потому, что живут неплохо? Может, если бы сохранились в семейной памяти реалии «борьбы за свободу», не оставившей камня на камне от процветавшей страны, были бы поосторожнее в своих романтических снах?.. Хотя… В годы стабильности коммунистического режима и наши фантазеры посылали наших стажеров и практикантов на другие планеты и в другие века, где ребята преисполнялись отвращением к удушливой мещанской атмосфере, к «свинцовым мерзостям» застойной жизни и бесстрашно рубали обывательщину и вещизм.

Вмаленькой моей повести «Невозвращенец» аудитория прочитала, в основном, детали и подробности наступавшей гражданской войны. На героя и его поведение, как и следовало ожидать, учитывая силу воздействия фона, внимания не обратили. Между тем, как обычно и случается, для автора именно выбор героя, оставшийся вне читательского интереса, был главным «идейным содержанием» сочинения. Герой же, напомню читавшим, в. финале повести сначала в дискуссии, а потом и личным выбором утверждал: существуют ситуации, когда можно предпочесть участие в ответном насилии бездейственному созерцанию и смирению перед неправедной силой. Не заметил этого почти никто, а заговорил со мною об этом впервые не соотечественник. «Хорошо, — сказал немец средних лет, издатель, заметный во франкфуртском книжном бизнесе, — хорошо, что в твоей повести герою все-таки не удается решить все проблемы, сбежав в ваше страшное будущее, где все стреляют и где он сам так легко вытаскивает пистолет. Ты правильно придумал: те, против кого он вооружился, только и ждут, чтобы он выстрелил, тут ему и конец — как человеку, он становится таким же, как они…»

Я едва не прослезился от благодарности к хорошо прочитавшему повесть — прежде всего «контрреволюционную», все остальное менее важно.