Ирина Камушкина - Искатель. 2009. Выпуск №12

Когда в глазок заглянул охранник, он увидел, что заключенный спит, свернувшись калачиком, совсем по-детски, руки сложив между колен и прижавшись носом к стене. Еще охраннику показалось, что освещение в камере странное — будто призрачное, дрожащее и почему-то серое. Он хотел отпереть дверь и заглянуть внутрь, но, помедлив, не стал этого делать. Во-первых, надо сначала доложить дежурному офицеру, а во-вторых, докладывать было нечего — свет в камере был обычным, и заключенный спал.

— Не могу, — сказал Мэнтаг, — ваш мобильный телефон на экспертизе.

Допрос продолжался весь воскресный день — время от времени в кабинет заглядывал Макинтош, громыхая телесами, и детектив минут на двадцать удалялся, оставляя коллегу вынимать душу из Виталия, не отвечавшего ни на один вопрос, но упорно требовавшего: «Я имею право позвонить адвокату, отдайте мобильный телефон».

— Эксперты изучают входящие и выходящие звонки.

— Что там изучать? — вяло удивился Виталий. — Звонили вы, звонили репортеры раз двадцать, адвокат звонил…

— И еще десятка три неопознанных звонков, — задумчиво произнес детектив. — Номер не определяется, хотя у экспертов есть способы… Если бы вы сообщили, кто вам столько раз…

— Я имею право позвонить своему адвокату.

— Имеете, конечно. Вот телефон — звоните.

— Номер записан в памяти мобильного, — сообщил Виталий, поморщившись от неожиданного всплеска боли, возникшей в правой височной доле и расплывшейся по всей поверхности черепной коробки. — Наизусть я не помню.

— Ничем не могу помочь, — пожал плечами Мэнтаг.

— Но вы-то должны знать номер Спенсера…

— Вы тоже кое-что должны, Дымов. Почему бы вам сначала…

— Это противозаконно.

— Что? Признание в совершенном преступлении?

— Ваше нежелание сообщить мне номер Спенсера.

— Не уверен, что это противоречит закону. В любом случае, вы можете подать на меня жалобу — до начала процесса у вас будет достаточно времени.

— Я имею право позвонить…

— Имеете. Впрочем, Спенсера сейчас нет в городе, это я вам могу сказать точно.

— Почему?

— Странный вопрос. Может человек отдохнуть в свой выходной день? Сегодня, между прочим, воскресенье, а я вынужден работать. Послушайте, Дымов, любой человек, умеющий мыслить логически… а вы умеете, поскольку занимаетесь наукой… да, так любой логически мыслящий человек давно бы понял, что доказательства не опровергнешь… кстати, вы и не пытаетесь… и признал бы свою вину, чтобы облегчить и свою участь, и работу судьи. Женщины, особенно блондинки, так уж они устроены, стоят на своем вопреки очевидным доказательствам, но вы-то должны понимать…

— Значит, Айша… мисс Гилмор себя виновной не признала.

— Разве мисс Гилмор блондинка? У нее каштановые волосы. Неужели крашеные?

— Послушайте, Мэнтаг…

И так весь день — в туалет, правда, выпускали под присмотром охранника, да еще дважды приносили сэндвичи с кофе. Виталий жевал и запивал, не ощущая вкуса. Макинтош, в отличие от Мэнтага, до разговоров не опускался, он, будто магнитофон с кольцевой лентой, раз за разом зачитывал протоколы экспертизы и осмотра места преступления, задавал сакраментальный вопрос: «Признаете себя виновным?» — и, услышав «нет», начинал чтение сначала.

К вечеру Виталий. перестал требовать мобильный телефон. Он молчал и пытался представить, как Айша сейчас в таком же кабинете тоже не отвечает на вопросы… чьи? Может, Мэнтаг, передавая вахту Макинтошу, отправлялся допрашивать Айшу, а затем его сменял Макинтош?

Хотелось спать, но не так, когда устаешь от интенсивной интересной работы, кладешь голову на подушку и сразу вырубаешься, чтобы проснуться утром бодрым и готовым продолжать расчеты с того места, где они вчера были прерваны. Сейчас спать хотелось от нудного голоса Макинтоша, от триста раз повторенного вопроса — лучше заснуть и вообще не проснуться, но как это сделать? У него точно ничего не выйдет, хотя, в отличие от детектива и прокурора, он, в принципе, понимал, что произошло на самом деле, разве что частности вроде безлюдной улицы, звуков в спальне и очков на столе объяснить не мог. То есть не то чтобы не мог, принцип и здесь был понятен, но конкретный механизм взаимодействия совершенно не разработан, и это тоже естественно — нужны прямые наблюдения, не одно, не два, а тысячи, чтобы выявить закономерности и описать их уравнениями. Это наука, понимаете, Мэнтаг? Это самая важная и интересная на сегодня наука, Макинтош, а вы не даете мне работать, хотите лишить меня свободы, жизни… Только потому, что ничего не понимаете сами и не позволяете мне объяснить.

Разрешите хотя бы позвонить моему адвокату.

В одиннадцатом часу допрос неожиданно закончился. Мэнтаг бросил взгляд на часы, вспомнил, должно быть, что у него и по дому есть обязательства, может, жена будет сердиться, может, гости должны прийти на ночь глядя. Помощник прокурора выключил компьютер, аккуратно сложил разбросанные по столу бумаги, вызвал охрану, и Виталия повели в камеру.

В коридоре он вдруг подумал: «Может, я сказал: «Да, виновен»? Не помню. Кажется, ничего не подписывал, но, может, все-таки сказал?»

Мысль эта — совершенно беспочвенная — вызвала у Виталия ужас, и, свалившись на койку, уснуть он так и не смог, пытаясь вспомнить последние часы допроса, прошедшие мимо его сознания. Неужели сказал? Может, даже подписал?

Ужасное ощущение непоправимости чего-то сделанного, но не осознанного, заставило Виталия подняться. Он принялся ходить из угла в угол, движение поглощало энергию эмоций, Виталий постепенно успокоился и стал обдумывать свою завтрашнюю речь. Дадут же ему возможность сказать слово перед тем, как судья примет решение. Должны дать. Пять минут, вряд ли больше. Как в прениях по пленарному докладу на конференции, когда надо концепцию только что законченного исследования выразить в нескольких словах и в известных терминах. Но там, на конференции, в зале сидят коллеги, в большинстве единомышленники, они все понимают если не с полуслова, то после первого написанного на доске уравнения. Будут возражать, конечно, но по существу. А здесь… Нужно за пять минут (а если и пяти не дадут? Три? Две? Одну?) не доказать (что докажешь, если наблюдательный материал они называют уликами по уголовному делу?), но хотя бы заронить сомнения, заставить задуматься…

О чем?

Показалось или действительно в углу, рядом с дверью, возникла и исчезла тоненькая фигурка мальчишки? Сэмми? Вряд ли это мог быть Сэмми, сынишка не умеет… Или научился?

А может, померещилось?

«Сэмми! — позвал Виталий. — Дина! Помоги. Я закрыл глаза, не вижу ничего, это, конечно, не то, я понимаю, но как мне…»

Уснуть. И видеть сны. Вот и ответ. Какие сны в том смертном сне приснятся, когда покров земного чувства снят?