Станислав Родионов - Искатель. 2009. Выпуск №07

Недалеко от РУВД, поэтому капитан Палладьев отправился пешком. Информация была краткой, как телеграмма: в кафе «Грот» буянит иностранец. Какой, к черту, «Грот» — полуподвал. Такой же, наверное, и зарубежный турист.

Палладьев не любил это кафе по двум причинам. Во-первых, директор из штанов вылезал, стараясь походить на Европу: мол, не просто кафе, а кафе-бар, бизнес-ланч, кальян… Во-вторых, его облюбовали студенты-иностранцы, а за ними тянулись девицы самого разного толка. Вернее, однообразного…

Директор кафе указал на дальний столик:

— Гражданин не желает платить.

Капитан подошел. Молодой парень весьма смуглого цвета и курчавистый, словно волосы намеревались разбежаться в разные стороны, невозмутимо созерцал пустой стакан.

— Три уже выпил, — сообщила официантка Люба.

— Капитан Палладьев, — представился ему опер.

Не грабеж, не драка, не хулиганство… Не дело милиции, и уж наверняка не дело уголовного розыска. Но клиент молчал. Как по цвету кожи, так и по одежде Палладьев определил, что это иностранный студент.

Капитан повторил:

— Итак, в чем проблема?

— Он не ответит, — усмехнулась Люба.

— Почему же?

— Сказал, что дискриминация.

— Ты парня… того… дискриминировала?

— Капитан, мы перед иностранцами стелемся.

— Может, он по-русски не понимает.

— Даже чертыхался.

— Мистер студент, в чем дело? — усилил голос Палладьев.

Мистер студент лишь молчаливо и натянуто улыбнулся. Капитан, ответив вежливой улыбкой, переспросил:

— Сэр, что случилось?

На этот раз иностранец улыбнулся широко и как-то агрессивно, показав крупные зубы, походившие на рояльные белые клавиши. Но не ответил, и капитан уже потребовал:

— Господин негр, отвечайте!

— Не негр я! — рявкнул студент.

— А кто же? — осторожно спросил Палладьев.

— Я эфиоп!

Он вскочил, швырнул деньги на стол и почти выбежал из кафе. Официантка смотрела на капитана, ничего не понимая. Тот ее успокоил:

— Парень обиделся.

— На что?

— Назвала его негром?

— А как же называть? Он же черный.

— Нет, коричневый.

— Капитан, я сказала «уважаемый негр». Не говорить же «уважаемый коричневый»?

— Не обязательно упоминать цвет кожи. А если человек одноглазый или одноногий? Обратишься «уважаемый безглазый»?

Из всех официанток Любаша нравилась ему спокойствием и рассудительностью. Высокая, не тонкая и не толстая, а становитая: то есть имеющая стан, крепкий и гибкий. К светлым выгоревшим волосам, да и ко всей крупной фигуре шли ее массивные зеленые серьги.

— Люба, успокойся. Бери пример вон с Ритки: знай себе хихикает.

— Она уже у цели.

— Какой цели?

— Жениха нашла.

— Здесь, в кафе?

— А ради чего девчонки здесь кантуются?

— Ради негров.

— Не ради негров, а ради иностранцев. Риткин жених — из Дубая. У него на родине стадо белых верблюдов.

— Ради них, верблюдов, идет замуж?

— Не ради верблюдов, а ради титула. Жених-то принц, и Ритка станет принцессой.

Палладьев хотел уйти, но задержала трезвая мысль: быть в кафе и не выпить бутылку пива… Люба принесла. Он спросил:

— Что-то тебя в кафе долго не было?

— Отпуск.

— А то втихую смоешься к белым верблюдам.

— Капитан, я скорее смоюсь к белым медведям…

Стены кабинета были вяло-серого цвета. Но следователь прокуратуры знал, что цвет не вялый. Это раньше, когда работать только начинал, цвета для него были, в сущности, безразличны. Теперь же он понял, что краска впитывает звуки. Иначе чем же объяснить, что после пятичасового допроса ему с добрых полчаса слышались голоса ушедших, или это не краска, а его мозг впитал, точнее, записал допрос на свои полушария?

Капитан вошел в кабинет без стука и без шороха, как и положено оперу уголовного розыска.

— Игорь, сгинь, — потребовал Рябинин.

— Не могу, Сергей Георгиевич, поскольку труп.

— Сколько тебя знаю, капитан, ни разу ты не приносил радостной информации.

— Вчера же принес бутылку пива.

— Игорь, где труп-то?

— А где бы вы хотели?

— Где-нибудь на свежем воздухе.

— Сергей Георгиевич, на помойке.

Рябинин схватил портфель, который, как боевое оружие, всегда был заряжен, но только бланками протоколов и всякой мелочью типа порошков, луп, паст… В пути они не разговаривали, предчувствуя долгую и нудную работу…

Место происшествия увидели издали. Во дворе стоял народ, посторонних почти не было. Участковый, дворники, судмедэксперт Дора Мироновна, понятые… Участковый показал рукой. Нет, не на труп, а на громадный контейнер с мусором. Опер кивнул дворничихе. Она подтащила пустой ящик, встала на него и вытянула из контейнера небольшой пластиковый мешок примерно метр на метр. В нем розовело что-то бесформенное. Рябинину показалось, что там кукла без одежды. Пупс…

— Господи, — прошептала дворничиха.

— Ребеночек, — добавила понятая.

Дора Мироновна деловито натянула свои резиновые перчатки и ребенка извлекла.

— Мальчик.

Рябинин смотрел на трупик. Из двадцатилетнего следственного опыта он уже знал, что ребенок, скорее всего, родился живым, но был убит. Впрочем, гадать не стоило. Дора Мироновна трупик вскроет и точно назовет причину смерти и срок беременности. Осмотрев тельце, она уже предположила:

— Скорее всего, задушен.

— Как котенка, — вздохнула понятая.

— Врачи говорят, что дите во чреве матери смеется и плачет, — слезливо добавила вторая понятая.

Рябинин глядел на сморщенное личико ребенка. Похоже, младенец продолжает плакать. Не понимал следователь жен-щин-детоубийц: предохраняйся, не рожай, оставь ребенка в роддоме…

— Может, у матери сложилось безвыходное положение, — вдруг предположила дворничиха.

— И она убила человека, — зло усмехнулся капитан.

Рябинин вспомнил: в былые времена тайно рожденных называли «зазорными младенцами». Мария Гамильтон, из шотландских дворян, жившая в России, убила своего новорожденного. Петр Первый казнил ее путем отсечения головы.

— Так бы всех преступников, — согласилась с царем понятая.

— Нельзя, — буркнул капитан.

— А почему?

— Секира затупится, — объяснил Рябинин.

Он начал составлять протокол. Описание помойки, привязка к улице и дому, контейнер, пластиковый мешок, поза младенца… Фотография… Участковый с опером пошли по квартирам.