Джордж Мартин - «Если», 1996 № 06

— Веди, дружище! Ты поразишься нашей прожорливости — если, конечно, нам не подсунут треклятые полпеттоны.

Шагая за ним по пятам, я обнаружил, что мои пальцы решили жить по-своему! Вероятнее всего, их вынудило к своеволию мое растревоженное подсознание. Они пробежались по клавиатуре компьютера, и передо мной вспыхнула цифра 19. А рядом — пульсирующая 11.

Еще одиннадцать дней. Будет совсем неплохо, если завтрашний базар что-нибудь даст.

— Эге, а денек-то чудный намечается!

Каждое слово вонзалось в череп, точно ржавая арбалетная стрела. Мало мне растущей пульсирующей головной боли! Я кое-как открыл один глаз, и по нему садистски резануло ярким светом. Сил хватило лишь на то, чтобы распялить в оскале рот. Наш златотканый нянь носился по комнате, раздвигал шторы, подбирал разбросанную одежду, — в общем, был настолько невыносим, насколько это возможно в предрассветный час. Лишь услыхав щелчок наружной двери, я сполз с кровати, выключил пыточные лампы, на четвереньках подобрался к рюкзаку, что покоился у стены. С третьей вялой попытки удалось открыть его и достать пилюлю отрезвина. Я слопал ее всухомятку, уселся и замер, ожидая, когда целительная химия растечется по разбитому телу.

— Что подмешали в зеленое пиво? — прохрипел Флойд и зашелся в кашле. Слушая, как он стонет между приступами, и глядя, как дергается его свесившаяся с кровати голова, я почувствовал себя лучше. Достал еще одну пилюлю и враскачку подошел к его смертному одру.

— А… ну-ка… проглоти… поможет.

— А ничего вечеринка, — благодушно изрек Стинго. Его сцепленные руки уютно покоились на солидном возвышении живота.

— Я сейчас умру, — просипел Флойд, забирая пилюлю слабыми пальцами, — и целый век буду мучительно гореть в аду. Плюс один день.

— Что, бодунчик? — сладеньким тоном осведомился Стинго. — Что ж, на то есть серьезная причина. Я о длительности здешних ночей. Вечеринки тянутся целую вечность. А может, мне просто так показалось с непривычки. Закусили, вздремнули. Проснулись, выпили, закусили. Хорошо, коли меру знаешь, а ну как нет? Мне-то пиво дрянью показалось, я к нему почти не притронулся. Но мясные блюда! Огромные, с овощами, отменной подливкой, вдобавок тут обожают хлеб и красный соус, да еще…

Он не договорил. Шатаясь и стеная, Флойд поднялся на ноги и вышел из комнаты.

— Ты жесток! — Я почмокал сухими губами. Стало чуточку легче.

— При чем тут жестокость? Я правду говорю, вот и все. Прежде всего — дело. А запои, похмелье и кислородное голодание лучше отложить до победной пирушки.

Крыть было нечем. Стинго прав на все сто.

— Намек понял. — Я потянулся за шмотками. — Размеренная жизнь, побольше отдыха и сырых овощей. И конструктивного мышления.

За окном разгоралась заря. Новый день. Еще десять дней — и упадет мой занавес. Пока что я мыслю деструктивно. Я встряхнулся, как мокрая шавка, и пожал плечами, выдавливая дурное настроение.

— Пойдем на ярмарку.

На крыльце гостиницы нас поджидал сержант Льотур. Он подскочил и отдал честь могучей дланью. Отделение привратной стражи, прибывшее вместе с ним, последовало примеру командира.

— Проводим на рынок! — громогласно сообщил он. — Все эти мальчики — добровольцы, им не терпится нести покупки лучших музыкантов Галактики.

— Похвально, похвально. Веди, голубчик. — Мы проворно спустились на тротуар, мощенный красным кирпичом.

К тому времени, когда мы достигли цели, над горизонтом уже повис малиновый диск. Видимо, кочевники-фундаменталисты были ранними пташками — на рынке уже вовсю кипела жизнь. И смерть. Протяжные стоны Флойда еще удавалось расслышать, но прочие звуки терялись в блеянье и пуканье баракоз. Должно быть, они жаловались на злосчастную судьбу сородичей, чьи освежеванные туши сгружали с их спин. Неужели здесь торгуют только мясом? Хотелось верить, что нет. Отводя взоры от сангвинических картин, мы спешили мимо лотков. То и дело назойливо приставал очередной бородатый кочевник и с мольбой в голосе расписывал достоинства своего товара. Надо сказать, все торговцы преувеличивали. Изможденные овощи, убогие глиняные горшки и шматы баракозлятины для барбекю выглядели не столь уж привлекательно.

— Мрак, — резюмировал Флойд.

— Ничего. — Я указал большим пальцем на посетителей рынка. — Нас интересуют только они.

Я достал из рюкзака и роздал коллегам фотографии находки.

— Порасспрашивайте райцев, может, кто и видел.

— Просто так совать под нос? — В голосе Стинго звучало сомнение.

— Ты прав. Не просто так. Нынче за несколько бессонных часов я придумал легенду. С капелькой правды. Кочевники нашли эту штуковину на речном ложе после паводка. Хотели продать ее наблюдателям из Пентагона, но те на сделку не пошли, строго следуя политике изоляции. Однако они сфотографировали находку, а позднее выяснилось, что она имеет археологическую ценность.

— Резонно, — без охоты признал Стинго. — Но откуда у нас эти снимки?

— Их нам всучили, когда выпихивали за ворота. Намекнули на выгоду — амнистию, кучу федх и тому подобное. Мы согласились — без особого удовольствия, конечно. И то сказать, что мы теряем?

— Правдоподобно, но рискованно, — сказал Флойд. — Что ж, попробовать можно.

Вопреки нашим опасениям, контакты с посетителями рынка прошли без проблем. Проблематичной оказалась чрезмерная общительность райцев — разговорив горожанина, было очень трудно потом от него отделаться.

Боже, как они любили «Стальных Крыс»! Спустя немного времени за мной тащился шлейф обожателей — это вдобавок к целому взводу стражников. Все стремились помочь, и все ровным счетом ничего не слыхали о находке. Но в ходе опроса снова и снова упоминалось имя Сьонварпа.

Стинго протолкался ко мне сквозь толпу, держа в руке фотографию с разлохмаченными краями.

— Пока ничего. Но двое-трое посоветовали обратиться к Сьонварпу. Похоже, у торгашей он — главный.

— Я слышал примерно то же самое. Разыщи Флойда. Он вроде бы приходит в себя — я видел, как он пялился на лоток с кислым баракозьим молоком. Тащи его сюда, пока он не совершил ошибку с далеко идущими последствиями.

Найти Сьонварпа не составило труда, бесчисленные пальцы охотно указывали нам путь. Он был высок, дороден, с шевелюрой цвета стали. Когда он повернулся и увидел, кто назвал его имя, суровая физиономия расплылась в улыбке.

— Нержавеющие Пасюки! Во плоти! Я счастлив втройне!

Мы просвистели два первых аккорда из «Совсем одной», после чего рот Сьонварпа растянулся еще шире, а окружающие захлопали в ладоши.

— Красота! — восхитился он. — Какой ритм!

— Ваше удовольствие — наше удовольствие, — сказал я. — На рынке нам дали понять, что в этих краях ты — первый купец.