Дж. Дэвид Нордли - «Если», 1996 № 05

Пожав плечами, он добавил себе на тарелку третий сандвич, потянулся к бутылке и долил бокал до краев, вышел из вестибюля и поднялся лифтом на свой этаж. В комнате выбрал самое удобное кресло и расположился в нем, водрузив тарелку с сандвичами на столик. А затем позволил себе вволю хлебнуть из бокала, поставить его рядом на пол и объявить вслух:

— И пусть они все катятся к дьяволу…

Он расслабился, осязая буквально физически, как раздробленное «я» потихоньку опять собирается воедино, как осколок за осколком вновь ищут и находят свои законные места, возвращая ему, Лэтимеру, ощущение цельности, ощущение собственной личности. Без всякого усилия он стер из памяти Брина, Саттона и вообще события последних часов — он хотел быть всего-навсего человеком, расположившимся в удобном кресле в своей комнате, и это ему удалось.

И все же он задумался о силах, игрушкой которых стал, о тайных властителях мира. Нет, им мало завладеть одним миром, они желают заполучить в рабство все остальные миры. Но какова методичность, каков загляд в будущее — и какова наглость. Им, видите ли, нужна уверенность, что освоение других миров обойдется без противников, тявкающих им вслед, без энтузиастов, требующих охраны окружающей среды в этих мирах, и без фанатиков, самозабвенно протестующих против засилия монополий. Им нужна только и единственно примитивная деловая этика вроде той, какую насаждали надменные бароны-лесопромышленники, возводившие для себя имения наподобие дома на берегу.

Лэтимер поднял бокал с пола и сделал еще глоток. В бокале, как выяснилось, осталось уже меньше половины. Надо было прихватить с собой всю бутылку, никто бы не возразил. Потянувшись за сандвичем, он быстро сжевал его, взялся за второй. Сколько же времени прошло с тех пор как ему случилось поесть в последний раз? Он бросил взгляд на часы и мгновенно понял, что время, которое они показывают, в этом мире мелового периода недействительно. Факт был бесспорным и все же озадачил его: откуда взялась разница во времени между мирами? Может, ее и нет — по логике вещей, не должно бы быть, но тогда влияют какие-то иные факторы… Он поднес циферблат к самому лицу, но цифры плясали, а стрелки не хотели согласовываться друг с другом. Тогда он хлебнул еще.

Проснулся он в темноте, недоумевая, где он и что с ним. Спина одеревенела, ноги сводило судорогой. Однако затмение вскоре кончилось, память вернулась, подробности последних двух дней обрушились на него лавиной — сперва они были разрозненны, но быстро выстраивались в цепь, смыкались в узор беспощадной реальности.

Стало быть, он так и забылся в кресле. Лунный свет, льющийся из окна, отражался в пустом бокале. На столике неподалеку стояла тарелка с половинкой сандвича. Вокруг царила полная тишина, ниоткуда не доносилось ни звука. Должно быть, мелькнула мысль, уже за полночь, и все угомонились. А что если в здании и вовсе никого нет? Может, по стечению обстоятельств, по каким-то неведомым причинам вся штаб-квартира эвакуирована и в ней уже ни души, кроме проспавшего художника? Хотя такое, он понимал и сам, крайне маловероятно.

Он поднялся на непослушные ноги и подошел к окну. Окрестный ландшафт стелился чистым серебром, гравированным там и сям глубокими тенями. Где-то сразу за оградой улавливался намек на движение, но что именно движется, различить было нельзя. Наверное, какой-нибудь зверек рыщет в поисках пищи. Ведь там заведомо есть не только рептилии, но и млекопитающие, быстроногие и пугливые, приученные держаться настороже и убираться с дороги. Судьба не дала им здесь шанса развиться так же, как в первичном мире, где миллионы лет назад некий катаклизм очистил планету от былых владык и создал вакуум, который можно и нужно было заполнить.

Серебряный мир за окном производил колдовское впечатление — не волшебство ли видеть новый с иголочки мир, не тронутый руками и инструментами человека, мир чистенький, не ведающий мусора? И если он рискнет выйти наружу и побродить под луной, не повлияет ли незваное присутствие человека, которому здесь не место, на это впечатление, не исчезнет ли колдовство?

Он вышел из комнаты и спустился лифтом на первый этаж. От вестибюля его отделял лишь небольшой коридорчик, а за ним дверь. По коридору он прокрался на цыпочках, хотя и не мог бы объяснить, почему, вроде бы в здании, где все давно спят, потревожить было некого. Но неожиданно он различил голоса и, замерев в тени, быстро оглядел вестибюль в поисках их источника. В дальнем от него углу за столиком сидели трое. На столике были бутылки и стаканы, но трое, похоже, совсем не пили, а, склонившись друг к другу, вели серьезный разговор. И будто дождавшись появления Лэтимера, один из троих вдруг откинулся на спинку стула и повысил голос, звонкий от гнева.

— Я предупреждал вас! Я предупреждал Брина и предупреждал вас, Гейл. А вы меня высмеяли…

Лэтимер узнал голос Саттона. Говоривший находился слишком далеко, и лица было не разглядеть, да и освещение оставляло желать лучшего, но спутать голос было невозможно.

— Вовсе я вас не высмеивал, — не согласился Гейл.

— Вы, может, и нет, а Брин поднял на смех, другого слова не подберу.

— Не знаю, кто кого поднял на смех, — вмешался третий собеседник, — но действительно слишком многое идет наперекосяк. Дело не только в трех самоубийцах. Сколько всякого другого — ошибки в расчетах, ошибки в обработке данных, ошибки в выводах. Все подряд летит к чертовой матери. Взять хотя бы вчерашний отказ генератора. Мы же целых три часа сидели без света, а ограда была обесточена. Вы что, сами не понимаете, что случилось бы, если бы несколько крупных хищников собрались и…

— Да понимаем, понимаем, — перебил Гейл, — но это была просто поломка. Такое всюду случается. Что меня тревожит по-настоящему, так этот художник Лэтимер. Вот уж накладка чистой воды. Начнем с того, что не было же никакого резона заточать его в доме на берегу. Операция была тонкая, сложная и стоила кучу денег. Но вот водворили его туда, и что дальше? На следующий же день он совершает побег. Уверяю вас, джентльмены, накладок стало недопустимо много. Гораздо больше, чем можно позволить себе, если мы хотим продолжать операцию.

— Нет никакого проку скрывать друг от друга правду и играть в секретность, — заявил Саттон. — Вам известно, что происходит, а мне тем более. Чем скорее мы признаем это и начнем соображать, что тут можно сделать, тем лучше для нас самих. Если здесь вообще можно что-нибудь сделать. Мы выступили против разума, который равен нам во всех отношениях, но устроен иначе. Настолько иначе, что бороться с ним мы не способны. Ментальная сила против силы чисто технической ей-ей, в таком противоборстве я ставлю на ментальную силу. Я предупреждал вас еще много месяцев назад. Я говорил вам: обращайтесь с этими умниками как можно деликатнее. Не делайте ничего, что могло бы их обидеть. Относитесь к ним уважительно. Думайте о них дружелюбно, потому что, возможно, они понимают, что вы думаете. Я лично полагаю, что понимают. Я говорил вам все это — и что дальше? Компания болванов решает поохотиться после работы и, поскольку другой добычи не попадается, стреляет по нашим друзьям, как по живым мишеням…