Адам Робертс - Соль

Вы знаете насколько лучше стала жить наша нация со дня введения закона.

Но я забегаю вперед. В тот день я выбрал открытую машину покрытую сетью совершенно прозрачного велениевого волокна в качестве защиты от внешнего воздействия — нас не так давно атаковали, и о безопасности забывать не стоило, — и поехал к главной улице. Той самой, которую не так давно переименовали, назвав в мою честь.

Был поздний вечер, и толпы людей высыпали на улицу после периода отдыха во время полуденного солнца. Поздравления! В моих глазах сверкали слезы при мысли о том, насколько крепок дух сенарцев. Настоящая сталь, которая не поддается ржавчине!..

Когда я добрался до центральной площади, народ уже знал о моем прибытии, огромная человеческая масса собралась, чтобы поприветствовать меня, поздороваться со мной. Защитная пленка не позволяла произнести речь, поэтому я только махал рукой жителям города. Почетная охрана сдерживала толпу — это все избыток энтузиазма, а не то, что иногда подразумевают наши враги. Понимаете, просто избыток энтузиазма. Мне лучше знать, я стоял там.

Потом я посетил концертный зал, бараки, центр правосудия. Охрана расчистила место, позволив мне выйти из машины и походить по обломкам здания вместе с военными строителями и спасателями. Над кучей искореженного бетона возвышался огромный кран, несколько саперов программировали промышленную фабрику на выпуск техники, которая должна была вывозить битый камень и преобразовывать его в пригодные к использованию глыбы. Меня настолько переполняли эмоции, что я, не сдержавшись, обнял какого-то младшего лейтенанта: тот момент запечатлела камера, и затем его показали в новостях. Я довольно крупный мужчина, поэтому почти скрыл от оператора маленького офицера.

Честно говоря, суматоха сильно утомляла, вычерпывала все силы, поэтому меня вскоре отвезли во вторую резиденцию; официальная могла подвергнуться нападению, оставаться там стало небезопасно, и я переехал в секретное убежище.

Позже вражеские газеты утверждали, будто семья, которая там обитала, была выселена силой под страхом тюремного заключения. Но в этом образчике контрпропаганды нет и крупицы правды. Люди только обрадовались, что могут услужить президенту. Естественно, а как же иначе. Постарайтесь представить настроение, захватившее целую нацию. Молоденькие мальчики приходили записываться в армию, желая послужить своей стране, несмотря на свои юные лета. Женщины организовывали добровольные группы поддержки, которые занимались рассылкой посланий от девушек одиноким солдатам. Проводилось огромное количество митингов и собраний в поддержку предстоящей кампании. Люди жертвовали деньги — совершенно бескорыстно, заметьте, — в военную казну, чтобы расходы на войну не повлияли на благосостояние служащих и офицеров.

Конечно, я чуть-чуть забежал вперед в своем рассказе: в тот вечер мы еще только собирались объявить о начале военных действий. Но нация уже находилась в полной боевой готовности. Когда выпуск новостей с известием о зверских терактах со стороны алсиан распространился по всему городу — перед показом на большом экране его пришлось даже подвергнуть цензуре, чтобы не слишком взволновать впечатлительный народ, — люди встретили решение совета офицеров с радостью. Когда, например, Рода Титус пробралась домой — после заключения и пыток в алсианском лагере (и это аккредитованный дипломат!), долгих ожиданий удобного случая для побега, — мы приняли во внимание ее муки и твердо решили отомстить за несчастную женщину, и наши действия в корне отличались от истерических порывов некоторых менее дисциплинированных наций.

От глубокого сна меня пробудили личные помощники незадолго до Дьявольского Шепота, я прошел в комнату, наскоро оснащенную необходимой аппаратурой, чтобы лично увидеть семь кораблей с нашими доблестными воинами, которые взяли старт и приступили к выполнению опасного, но почетного задания.

Несколько дней я пробыл в одиночестве, все дальше удаляясь на северо-восток.

Примерно на протяжении двухсот километров от Южного моря дорога постепенно поднимается вверх: верхушка каждой дюны на несколько сантиметров выше, чем у ее предшественницы. Я ехал и ехал, как будто пытаясь от чего-то убежать, и на третий день почувствовал непонятные уколы в душе, предвещавшие ощущение пустоты.

Я вставал, ел, спал, управлял машиной, и каждое действие наполнялось пустотой, как и все остальное. Из меня как будто выдолбили мою сущность. Парадоксальное явление: с одной стороны, состояние — мимолетное, так как любой мыслительный процесс сразу же портит внутреннюю пустоту, которую я ощущал, с другой стороны — устойчивое, потому что это один из самых надежных способов убежать от себя.

Мне трудно выразить свою мысль словами, вдвойне трудно это сделать на иностранном языке, но, наверное, я постигал те ощущения, которые испытывает душа, покидающая тело с шорохом, подобно мертвым листьям, с всплеском, как капли в маленьком водопаде. Когда она оставляет земную суету и обретает статичный покой духовного мира, слова теряют прежний смысл. В этих изменениях чувствовалось что-то мистическое.

Бесконечное путешествие по эдемской пустоте. Медленно въезжать на дюну, слыша, как слегка скрипят колеса; возможно, уже в сумерках, когда фары — постоянно включенные — образуют кружочки света на темно-сером соляном берегу впереди. И потом, с поразительным ощущением, какое должен испытывать распускающийся цветок, — достижение вершины. Весь окружающий пейзаж, освещенный бело-золотым, низко плавающим солнцем, внезапно открывается глазу.

Иногда соляной песок взрывается где-то далеко впереди или удаляющийся Шепот весит над горизонтом, как полоска полупрозрачной ткани. Прекрасно. Великолепно. Я все еще вижу эту красоту тут, в воображении. Память нельзя унаследовать, передать потомкам, ее не размножишь на фабрике.

Следующее, что приходит на ум, когда я пытаюсь составить более или менее связное повествование, — это остановка, закрепление на земле в преддверии вечернего Шепота. Не могу сказать, сколько раз за все путешествие мне пришлось прятаться от ветра. Сама суть соляной пустыни вошла в мои чувства и завладела ими. Дикая природа внутри человека слилась с дикой природой планеты. Может быть, именно этот баланс, духовно-осмотический нейтралитет, стал причиной неустойчивого чувства внутренней свободы. Я представлял свой мозг белым, как соль, каждую извилину на его поверхности — как дюну из соляного песка, которую ветры выгладили до совершенного изгиба форм. Белый мир пустоты и сухости. Свобода от мыслей от паразитов сомнения, ненависти, боли, которые поражают даже самые светлые умы.