Кристиан Леурье - Фургон

Существование Очаровательного Малыша стало по-прежнему монотонным. Если не считать того, что он играл теперь с Сирли. Если не считать того, что он чаще видел Жоли, так как она каждое утро приходила за своим хорьком. Если не считать того, что Клавдий неоднократно грозился с помощью кулака проверить, которая из его голов - настоящая. Если не считать того, что он ждал Линофрину.

И однажды утром Жоли и Клавдий явились в фургон, твердо решив на этот раз рассчитаться с похитителем хорьков. Но они мили немедленно и без зу, потому что в фургоне было два Очаровательных Малыша. Конечно, они знали, что это какой-то фокус, но впечатление все равно было довольно сильное.

И в тот же день Очаровательный Малыш уехал, не позаботившись захватить с собой свой шатер. Между делом он слегка лягнул клавдиев балаган, который воспользовался этим случаем, чтобы рухнуть. А Жоли так никогда и не узнала, кто усыпал ее палатку кувшинками.

Линофрина была приятной спутницей. Она совершенно бессовестно строила ему глазки. Но это вовсе не было неприятно голове чтобы мечтать. И другой тоже, что очень улучшило общую атмосферу.

И они отправились в тряском фургоне за атомной батареей, спрятанной в одном из гротов неподалеку от Дордони.

Очаровательный Малыш еще раз проверил, хорошо ли закрыты все иллюминаторы, и выбросил на обочину мебель, которая не была им нужна, и жестяную коробку со своими скудными сбережениями. Они ему больше никогда не понадобятся. Потом он пошел впрячь лошадь.

- Здравствуй. Я оставлю тебя в лесу. Тебе не придется больше таскать этот фургон, - сказал Очаровательный Малыш.

- О, это было вовсе не тяжело. Эти специальные сплавы - просто чудо легкости, - ответила лошадь.

- Да ты в самом деле говоришь! - удивилась голова чтобы думать.

- Конечно, но только очень редко - я по натуре чрезвычайно сдержанна, сказала лошадь, прядая ушами.

- Ну, счастливо. А может быть, ты хочешь полететь с нами? Ты же знаешь, в фургоне места хватит.

Но лошадь отклонила приглашение, хотя была явно тронута.

- Спасибо, но я уже старею, а умереть лучше на родине. Скажи всем остальным от меня - до свиданья. От слова "прощай" я становлюсь печальной, как уличный фонарь ночью. Счастливого пути!

Она удалилась мелкой рысцой, стараясь не оглядываться, чтобы не увидеть, как будет взлетать фургон.

На фотографии, сделанной на высоте в две тысячи километров над Землей, был обнаружен фургон, плавающий в космическом пространстве. Конечно, это был какой-то грубый трюк, вроде двухголовых чудовищ на ярмарках.

Мексос был таким же, каким он его оставил: каналы, цветущие улочки, сверкающие фасады, наивные или озабоченные моноцефалы, насмешливые трицефалы - и бицефалы, которые устроили двум вернувшимся собратьям горячую встречу.

Сирлисунитави смотрел во все стороны сразу - он и забыл, что может быть столько партнеров для игр.

В течение трех недель - а на Мексосе, где все счастливы, недели тянутся очень долго - один праздник сменялся другим. Очаровательный Малыш спал только одной головой - то той, то другой по очереди, - чтобы ничего не упустить из этих многоцветных зрелищ. Никогда он так не развлекался. Но, как гласит мексианская пословица, и самое лучшее на свете тоже кончается, разве только оно не самое лучшее на свете. В общем это не так уж плохо.

И вот обычная жизнь вновь спокойно потекла в своих берегах.

Линофрина была очаровательна, и ее подруги тоже. И все-таки Очаровательный Малыш иногда чувствовал себя не в своей тарелке. Тогда он с Сирли или совсем один уходил гулять вдоль каналов. Скоро это вошло у него в привычку.

Чтобы понять свое настроение, он думал о Земле, о той убогой жизни, которую он там вел, о тех трудностях, которые ему пришлось преодолеть, чтобы улететь оттуда, о безнадежности, которая иногда охватывала его вечерами, когда он сидел в фургоне при свете керосиновой лампы...

- Да, но у Жоли были такие красивые глаза, и она так приятно пахла нугой и помидорами, - сказала голова чтобы мечтать. - И там была лошадь, а дети весело смеялись, карабкаясь на розовых поросят карусели.

И тогда впервые за всю свою далеко не короткую жизнь голова чтобы думать разразилась потоком жалобных проклятий.