Кит Лаумер - Журнал «Если» 1992 № 05

Бретт покрутил ручку настройки.

— …задаваться пустыми вопросами перед лицом Великого Финала…

— …Канзас‑сити. Нас не более дюжины. На улицах горы трупов. Но удивительная вещь, когда доктор Поттер производил вскрытие…

— …СК, СК, СК. Говорит Порт Вандерласт. Произошла страшная катастрофа…

— … взывайте к Иисусу всем сердцем своим…

— Я вижу, мы оба сильно заблуждались насчет нашего мира, — печально сказал Бретт, выключив радио. — Или… наших миров.

— Я не понимаю, откуда берутся эти голоса, да и названия всех мест, о которых они говорят, мне незнакомы — кроме Твин Спайрс…

Земля задрожала, прокатился низкий гул.

— Еще один, — заметил Бретт. — Залезай, Дхува. Лучше ехать, чем бегать. — Он включил зажигание, мотор заработал, машина плавно тронулась с места. — Ну, как нам отсюда выбраться?

— Стена вон там, — Дхува показал рукой. — А где ворота, не знаю.

— Доберемся до стены, а там найдем и ворота, я же как‑то сюда вошел. А здесь все вот‑вот взлетит на воздух. Чувствую, мы что‑то основательно повредили. И, может быть, не только здесь…

Многоэтажное здание треснуло посередине и рассыпалось, превратившись в кучу картонной пыли. Машину занесло, едва не перевернув взрывной волной. Крышка канализационного люка подскочила, упала на ребро, покатилась, исчезла из виду. Бретт судорожно закрутил руль. В зеркало заднего вида он увидел, как вся поверхность земли за ними ухнула вниз, и из пропасти рванулся вверх гигантский смерч.

— Опять пронесло! Далеко еще до стены?

— Совсем близко! Давай направо!

Автомобиль резко повернул, заскрежетав тормозами. Впереди выросла серая стена — плоская, безликая.

— Здесь тупик! — закричал Бретт.

— Давай лучше вылезем, будет легче искать…

— Нет времени! Попробую протаранить. Держись!

Дхува скорчился на сиденье, стиснув зубы. Бретт выжал акселератор до отказа, и машина с ревом понеслась прямо на стену, врезалась в нее…

… и, прорвав полотняный занавес, вылетела в сухое поле.

Бретт развернул машину, чтобы увидеть, что же творится в городе. Знакомая панама опустилась с высоты и приземлилась в поле в нескольких ярдах от них. Над стеной стояло плотное облако дыма, ветер нес удушливый запах гари.

— Смотри! — воскликнул Дхува.

Бретт обернулся: далеко на краю поля из земли поднимался столб дыма.

— Этого я и боялся. Все те обрывки по радио… «Разве рыбка в банке знает, что такое океан?»…

— Откуда он взялся, этот Гель? Какую часть мира он захватил? А Вавли? Правитель и все те, которых я знал?..

— Не знаю, Дхува… Я вот вспоминаю Каспертон. Кто, например, док Уэлч? Как часто я встречал его на улице с небольшим черным чемоданчиком в руке и был уверен, что в саквояже скальпели и пилюли. А может, на самом деле там были крокодильи хвосты и жабьи глаза. Может, он волшебник и шел заклинать демонов. Может быть, люди, которые каждое утро спешили на автобусную остановку, ехали вовсе не в конторы, а спускались в пещеры и искали клады или влезали на крышу, надевали радужные крылья и улетали на небо. Проходя мимо банка, я каждый раз представлял себе, что там внутри полным‑полно банкиров и банковских служащих, а теперь вот не знаю… Там могло быть все, что угодно.

— То‑то и страшно, — вздохнул Дхува. — Может оказаться все, что угодно.

Бретт развернул автомобиль в сторону Каспер‑ тона.

— Неизвестно, что нас ждет, что там окажется на самом деле. Тетя Хейси, Красотка Ли… Но узнать можно только одним способом. Увидеть самим.

Всходила луна, машина катила на запад, оставляя за собой длинный шлейф пыли, закрывающий светлое вечернее небо.

Перевела с английского Ирина МОСКВИНА‑ТАРХАНОВА

Трактовка новеллы Кита Лаумера, предложенная писателем Александром Кабаковым, поначалу повергла редакцию журнала в изумление. Все это можно было бы списать на счет личного мнения самого Кабакова (чей фантастический «Невозвращенец», не дай Бог, скоро придется рассматривать в категориях критического реализма), если бы не одно соображение.

Подобное прочтение новеллы американского фантаста вполне отвечает духу нашей державы, измученной бесконечными революционными преобразованиями.

Принято считать, что жизнь меняется быстрее наших представлений о ней — особенно наша жизнь в последние годы. Вероятно, это справедливо по отношению ко многим людям и даже целым социальным группам, и они — это постоянно демонстрируют под лозунгами и флагами своей молодости. Однако другие люди и социальные группы демонстрируют и обратное: их представления, оценки и критерии меняются быстрее, чем происходят реальные перемены в окружающей жизни.

Я это к тому, как изменялось у многих и, в частности, у меня восприятие культовых фильмов и книг, созданных при коммунистическом режиме. Поколения мальчишек надеялись, что Чапаев выплывет на следующем сеансе (что, впрочем, не мешало им, ставшим взрослыми, рассказывать о нем бесконечные анекдоты). Но уже многие из моих сверстников послевоенного поколения из фильма выбрали как наиболее эмоционально мощный эпизод атаку каппелевских офицеров, оценив их джентльменское мужество.

Лет в двадцать я случайно в очередной раз посмотрел «Ленин в 1918 году» и ужаснулся людоедским репликам главного героя, ни величия, ни романтики в фильме не заметив. Примерно в это же время, в начале шестидесятых, я перечитал «босяцкие» рассказы Горького, которые лет на пять раньше показались мне полностью созвучными: томительный байронизм, романтическое неприятие скучной, давящей жизни, ее уныния, постоянной платы несвободой, которую она требует за принятие человека в свое устройство. И вдруг — раздражение, даже отвращение к Челкашу, ко всем этим кудрявым бродягам, понимание, что все лучшее, достойное в жизни ими‑то и разрушено, что они‑то и есть смерть! Сунулся в «Как закалялась сталь» — и обнаружил истерического хулигана с диким почтением к оружию. Открыл «Петра Первого» — и заметил, К тому времени, когда осуждение революционного насилия и люмпенской Психологии стало общим местом, оно, думаю, уже давно утвердилось в сознании большой части новой интеллигенции — несмотря на то, что она родилась и выросла в обществе, построенном на фундаменте насилия и люмпенства. Вероятно, причина не в индивидуальных прозрениях: скорее, дело в том, что, независимо от основ, общество, став стабильным, перестает подталкивать нормальных людей к романтике разрушения, в самом воздухе возникает нечто вроде вакцины против жестокости идеализма.

Впрочем, ключевое слово тут — нормальные. Потому что общеизвестно: именно в стабильных обществах постоянно появляются люди, на которых эта вакцина не действует, даже напротив — спокойная, созидательная жизнь продуцирует в них яд неприятия, подталкивает к обрыву, за которым в крови и грязи террора и разрушения им видится какой‑то особый свет, чистота освобожденной души. что первым пунктом в каждом решении великого перестройщика идут казни, а уж потом все остальное…