Джек Лондон - До Адама

Поцарапанный, весь в синяках и хныкающий, я лежал там, где упал. Лежа в кустах, сквозь ветки я видел Болтуна. Он бесновался от радости и самозабвенно отдавался этому, качаясь на ветке. Я быстро перестал хныкать. Я не был больше на дереве, в безопасности, и знал что может мне грозить, если я привлеку к себе внимание вышедших на охоту зверей слишком громким выражением моей печали.

Помню, перестав рыдать, я заинтересовался странными световыми эффектами вызванными морганием моих влажных от слез ресниц. Потом я начал осматриваться и обнаружил, что пострадал при падении не так уж сильно. Несколько царапин и вырванных волос, острый зазубренный конец сломанной ветки вошел на дюйм в предплечье, да правое бедро, на которое я упал, болело невыносимо.

Но все это, в конце концов, были только мелкие повреждения. Ни одна кость не была сломана, а в те времена плоть человека заживала куда лучше чем сейчас. Все же это было чувствительное падение, так что я еще и через неделю хромал из-за своего поврежденного бедра.

Затем, пока я лежал в кустах, ко мне пришло ощущение одиночества, заброшенности, осознание того. что я стал бездомным. Я решил никогда не возвращаться к матери и Болтуну. Я лучше уйду далеко через ужасный лес, и найду какое-нибудь дерево для ночлега. Что касается еды, я знал, где найти ее. Почти год я не был обязан матери пищей. Все, чем она снабжала меня, были защита и руководство.

Я осторожно выполз из кустов. Один раз я оглянулся и увидел Болтуна, который все еще качался на ветке, завывая от радости. Это было неприятное зрелище.

Я умел быть осторожным, и я был чрезвычайно осмотрителен во время этого своего первого выхода в большой мир.

Я шел куда глаза глядят. У меня была только одна цель – оказаться вне пределов досягаемости Болтуна. Я поднялся на дерево и блуждал несколько часов, перебираясь с одного дерева на другое и ни разу не спустившись на землю. Но я не продвигался в каком-то одном определенном направлении, это было перемещение вообще. Это было в моем характере, также как это было в характере моего народа – поступать не задумываясь, без определенной цели. Кроме того, я был всего лишь ребенок, и часто останавливался поиграть. События, которые случились со мной после того, как я был вынужден уйти из дома, запечатлелись у меня в памяти очень смутно. Не все они появились в моих видениях. Мое другое «я» многое забыло и особенно в этом периоде моей первобытной жизни. К тому же, ведь я не мог вызывать видения по собственному произволу, чтобы соединить промежуток между моим уходом из дома на дереве, и моим приходом в пещеры.

Я помню, что несколько раз выходил на открытые места. Спускаясь на землю, я пересекал их трепеща от страха и на предельной скорости. Я помню, что были дождливые дни и дни солнечные, так что я, должно быть, блуждал один в течение немалого времени. В особенности мне запомнился сон, где я страдаю от сырости и от голода, и как я перенес это. Очень сильное впечатление оставила охота на маленьких ящериц на каменистой вершине открытого холма. Они сновали под камнями, и большинство их убегало, но иногда я переворачивал камень и успевал поймать одну. Я был напуган неподалеку от этого холма змеями. Они не преследовали меня. Они просто грелись на плоских камнях на солнце. Но таков был мой врожденный страх перед ними, что я сбежал с такой скоростью, как если бы они неслись за мной по пятам. Потом я грыз горькую кору с молодых деревьев. Смутно припоминаю пожирание множества незрелых орехов с мягкой скорлупой и молочно-белой сердцевиной. Наиболее отчетливо я помню как страдал от боли в желудке. Возможно, это было вызвано зелеными орехами, а может быть ящерицами. Не знаю. Но я знаю, что мне посчастливилось не быть съеденным в течение тех нескольких часов, когда я корчился от боли, лежа на земле.

Передо мной внезапно возникает сцена моего появления из леса. Я оказался на краю большого открытого пространства. С одной стороны него возвышались отвесные скалы. С другой была река. Берег круто сбегал к воде, но то тут, то там, в нескольких местах, где обвалилась порода, виднелись тропинки. Это были места водопоев народа, жившего в пещерах. Здесь было главное стойбище племени, на которое я случайно наткнулся. Это была, можно сказать, почти деревня. Моя мать, Болтун, я и несколько таких же простаков были, так сказать, жителями предместья. Мы были частью племени, хотя и жили вне его. Стойбище было не так уж далеко от моего бывшего дома, хотя я и блуждал целую неделю пока набрел на него. Если бы я шел прямо к нему, я мог бы проделать весь путь за час.

Однако продолжим. С опушки леса я увидел пещеры в отвесных скалах, открытую площадку и тропы к водопоям. На этой площадке я увидел многих представителей своего племени.

Я странствовал, брошенный ребенок, в течение недели. В течение этого времени я не видел никого похожего на меня. Я был в страхе и отчаянии. И теперь, при виде своих, меня переполняла радость, и забыв обо всем я бросился к ним.

Потом произошло нечто странное. Кто-то из племени увидел меня и издал крик предупреждения. Мгновенно, с криками панического ужаса, все побежали прочь. Прыжками взбираясь по камням, они скрылись в пастях пещер и исчезли … все кроме одного – маленького ребенка, брошенного в суматохе у самого обрыва. Он горестно взвыл. Выбежала его мать, он прыгнул к ней, крепко вцепился, а она вскарабкалась назад в пещеру.

Я был в полном одиночестве. Переполненная площадка внезапно стала пустынной. Я сел и заплакал в одиночестве. Я ничего не понимал. Почему племя убежало от меня? Позже, когда я узнал их ближе, я все понял. Когда они увидели меня, опрометью мчащегося из леса, они решили, что меня преследует какой-то зверь. Своим необычным появлением я обратил их в бегство.

Пока я сидел, вглядываясь в разверстые пасти пещер, я понял, что Племя наблюдает за мной. Вскоре они высунули головы наружу. Чуть позже спрятались опять, потом снова появились один за другим. В спешке и замешательстве не все заняли собственные пещеры. Некоторые из детей нашли убежище в других пещерах. Матери не звали их по именам, поскольку мы еще не знали что это такое. Ни у кого из нас не было имен. Матери издавали ворчливые обеспокоенные крики, которые были понятны детям. Если бы моя мать была здесь и звала меня, я должен был признать ее голос среди голосов тысячи матерей, и таким же образом она должна была узнать мой среди тысячи.

Это шевеление туда-сюда, возвращение назад и продвижение вперед, продолжалось еще в течение некоторого времени, но они были слишком осторожны, чтобы выйти из своих пещер и спуститься вниз. Наконец, один решился. Ему предстояло сыграть значительную роль в моей жизни, и в каком-то смысле он уже играл большую роль в жизни всех членов племени. Это был тот, кого я буду звать Красноглазым на страницах этой истории – из-за какой-то болезни глаз, веки у него всегда были красными. Эффект, который производили его глаза, казалось был предназначен предупредить о его ужасающей свирепости. В его глазах была суть его души, если она у него была.