Журнал «Если» - «Если», 2004 № 04

И направил коня на дорогу.

Девять дней зеркальце оставалось темным.

Девять ночей Диего сидел на крыше, сшибая моховых звезд и «огненных мулов». В пушке стоял теперь аккумулятор Синко — этот был меньше, чем источник питания от рыцаря-фаталиста, но куда лучше, чем старый пушечный аккумулятор.

— Он все равно спит, — сказал Диего, с сожалением глядя на мавра. — А так он заснет чуть крепче, вот и все.

Девять дней мы сами жили, как во сне. И мне, и Диего было ясно, что если наш план сорвется — Аманесера не спасет уже ничто.

Я держала голову высоко — так высоко, как только могла. Мне казалось, что слуги шепчутся за спиной. Мой рыцарь попал в капкан донны Фуэнте — и виной этому была его дама, она и больше никто. Так, мне казалось, шепчутся служанки.

Я велела поставить кресло в гостиной перед парадным портретом Аманесера. Рыцарь рассвета стоял, опираясь на копье, в полном боевом облачении, с опущенным забралом шлема. Я сидела перед ним, вышивая олеандры, собирая слезы в маленький сосуд, висящий на шнурке у меня на шее.

На десятый день зеркальце засветилось. Я увидела отблеск костра на панцире, забрало темного шлема и ущербную луну в небесах — ту же луну, что висела сейчас над нашими головами.

— Я снова свободен, — сказал Аманесер. — И я люблю вас, донна Клара. Ждите.

Диего избегал меня. Не смешил, не восхищался, не улыбался, глядя в глаза. Порывался даже уйти — но не ушел; дворецкий заваливал его поручениями — и он делал все, даже самую грязную работу. А по ночам сидел на крыше рядом с пушкой.

Он начал курить. Раздобыл где-то трубку. Курил плохой табак, который покупал у слуг. Кашлял, смахивал слезы с глаз и снова курил.

Однажды ночью я поднялась на крышу. При виде меня Диего едва не проглотил свою трубку:

— Сеньора…

Я опустилась рядом:

— Диего… Для того, чтобы быть верной моему рыцарю, мне вовсе не нужно играть с вами в прятки. Аманесер здесь, — я прижала руку к груди. — Моя любовь к нему — как восход солнца… разве можно оскорбить восход? Разве можно его принизить?

— Но сеньора, мне показалось…

— Я верна моему рыцарю так совершенно и полно, что с благодарностью принимаю и ваши чувства. Настоящая любовь не может унизить или оскорбить. А донна Фуэнте — в самом деле опасная колдунья, и ведь мы знаем, что наидоблестнейший рыцарь однажды может потерпеть поражение… Вы доказали свое благородство, Диего. Давайте снова будем друзьями.

Он молчал.

Была безлунная, спокойная, тишайшая ночь. Над крышей и над башней, над фонтаном во внутреннем дворике и над нашими головами лежало звездное царство — россыпь жемчуга на черном бархате. Звезды мерцали в остывающем воздухе.

— Смотрите, — я протянула руку. — Видите, вон та розоватая звезда?

— Вижу…

— Рядом с ней, левее… Звезда не такая яркая, но это любимая звезда Аманесера. Она называется Тэмма.

— А у нас в поселке, — он наконец-то улыбнулся, — ее зовут Хвостик. Потому что все созвездие — видите, три звезды, еще две крестом и те четыре звезды — называется Песья Случка. Я прошу прощения, сеньора, но оно в самом деле так называется. А то, что прямо у нас над головами — четыре звезды полукругом, — это Гребень…

Я улыбнулась в ответ. Поселяне называют звезды в меру собственного разумения — но куда им до рыцаря Аманесера, у которого в машине стоит астрономическая программа под названием «симулятор Вселенной»…

— Тэмма — это красиво, — тихо сказал Диего. — Но на его месте я назвал бы ее Клара… Ой, извините, сеньора. Я лучше буду молчать.

В ворота постучал испуганный пастушок лет тринадцати. Он затравленно оглядывался, просил пить и бормотал насчет коровы, которую потерял, и что за это его убьет хозяин. Слуги уже готовы были пустить парня в людскую — поесть, попить, отдохнуть. Хорошо, что рядом случился Диего и принудил дворецкого поставить пастушка на весы.

Боже мой! Этот тощий оборванец весил, как цельносвинцовый. Я прибежала на крик дворецкого; слуги и служанки разбегались, кто куда. Пастушок стоял среди двора, дергал плечом, шмыгал носом и тупо ныл про корову и про хозяина, который убьет. Диего перехватил меня в дверях:

— Не подходите к нему. Это бомба.

Я присмотрелась. Парень выглядел совсем как настоящий, и если бы не повторяющиеся движения — дерг-шмыг-дерг — и не искусственные закольцованные фразы, я тоже сочла бы его испуганным подростком.

— Назад! — кричал дворецкий, наступая на пастушка с рогатиной.

— Назад, отродье! Уходи, откуда пришел!

Парень смотрел сквозь него мутными голубыми гляделками и причитал о потерянной корове.

Дворецкому, конюху и Диего пришлось объединить усилия, и втроем они вытолкали пастушка за ворота. По дороге пылило стадо; конюх побежал навстречу, размахивая руками, веля остановиться, свернуть…

Дворецкий малодушно бежал. Диего оттирал пастушка с дороги; я наблюдала за ними в прицел пушки. Мутная оптика давала тем не менее возможность увидеть все в деталях — разевающийся рот пастушка: «Хозяин… убьет…». Капли пота на висках Диего. Поднимающуюся над дорогой пыль — стадо было все ближе…

— Заворачивай! — кричал Диего погонщикам. — Заворачивай! Бомба!

Стадо лилось, как тяжелая вода, и не было силы, способной остановить его в несколько секунд. Диего встал перед пастушком, расставив руки — будто старший брат, готовый защищать младшего от потока рогатой скотины, от всех этих бурых и рябых, красноглазых, бездумно топочущих копытами и роняющих в пыль лепешки.

Стадо обтекало их, как речка — скалистый остров. Погонщик крикнул, даже замахнулся кнутом, но конюх перехватил его руку.

Диего стоял между стадом и смертью, и черные волосы его медленно седели от оседающей пыли.

— …я не знаю, сеньора, откуда они берутся. Откуда берутся моховые звезды или костлявые аббаты? У них, этих ходячих бомб, даже чипа нет… У них ничего нет. Если бы рвануло, сеньора, ничего бы не осталось, только яма. Мы с конюхом радиацию померили на том месте, где он стоял… Пресвятая дева Мария! Пришлось песком закидать.

Снова была ночь. Мы сидели на крыше; от горизонта до горизонта тянулась тишина — ни цикады, ни сверчка, ни шелеста листьев. Даже фонтан во внутреннем дворике молчал.

— Спасибо, Диего. Может быть, ты спас нас всех… И дона Аманесера.

— Сеньора, нет! Я бы не смог спасти. Я только смотрел, чтобы на него не наступила корова., А если бы он вздумал рвануть — как бы я его удержал?

— «Вздумал»? Разве они думают?

— Конечно, нет. Им нечем думать. Это я просто так сказал.

Над горизонтом поднялась луна — вылезла, как головка новорожденного, наполовину.

— Диего… Тебя ведь родила человеческая женщина?