Журнал «Если» - «Если», 2004 № 04

— Слушай, — говорит Майк, — может, тебе стоит сходить позавтракать? Ты как, вообще, нормально себя чувствуешь?

— Нормально, — отвечает Эйдельман. — Вполне.

— Ты все-таки пойди поешь, ладно?

— Ладно.

Эйдельман механически пожимает плечами и уходит, шлепая прямо по газированной луже, не замечая ее.

Эйдельман — крупный мужчина лет тридцати, рыхловатый, но не толстый. Прямые русые волосы безжизненно падают на лоб. Он не урод и не красавец. В его лице есть какая-то незавершенность, словно в куске мягкой глины, работу над которым скульптор бросил в тот самый миг, когда очертания только начали проявляться. Джинсы висят на нем мешком, а когда он поднимается по лестнице в столовую, каждый шаг сопровождается чмоканьем, напоминающим звук сочного поцелуя, — это чавкают его промокшие ботинки. Стоящий рядом с лужей Майк провожает его озадаченным взглядом. Из-за кассы, тревожно нахмурившись, за ним наблюдает Синди. Эйдельман не замечает устремленных на него взглядов.

Поднявшись в столовую, он не находит покоя и там. Некоторое время Эйдельман размышляет о череде неприятностей, преследующих его сегодня. Сначала он ухитрился уронить поднос с пончиками, затем наступил на буханку хлеба, а после разбил банку с какими-то соленьями. Все эти промахи совершенно для него не типичны, поскольку Эйдельман — человек очень добросовестный и аккуратный.

Одержимость ему не свойственна. Однако факт остается фактом: Эйдельман одержим навязчивой идеей с той самой минуты, когда проснулся в бледных предрассветных сумерках и так же ясно, как самого себя, осознал сущность машины, ее предназначение и цель. Он долго лежал, глядя через открытое окно на ветви дерева, чернеющие на фоне серого неба, размышлял об ответственности, которая обрушилась на него помимо его воли и согласия, и пытался представить, как это изменит его жизнь.

И вот сейчас, в столовой, Эйдельман изучает микроволновую печь, обдумывая, как можно было бы использовать ее детали для создания машины. Ничто не отвлекает его: ни вонь из мусорного ведра, которое он забыл вынести сегодня утром, ни беспрестанное гудение старой флуоресцентной лампы, ни тихое пофыркивание кофеварки.

Когда Синди заговаривает с ним, он испуганно вздрагивает и оборачивается. Она стоит в дверном проеме, засунув руки в карманы халата, и, недоуменно подняв брови, глядит на Эйдельмана. У Синди приятное, хоть и некрасивое лицо и темные, коротко остриженные волосы. Глаза у нее зеленые, как весенняя трава. Она не улыбается: ее зубы цветом и формой напоминают древние кости, искривленные от долгого пребывания в гробу. Эйдельман слышал однажды, как она говорила другой кассирше, что откладывает деньги на отбеливание и выпрямление зубов. Может быть, когда это произойдет, он наконец увидит ее улыбку.

Впрочем, он понимает, каково это — копить деньги, когда работаешь в маленьком продуктовом магазине.

— Что ты сказала? — переспрашивает Эйдельман. Его голос звучит хрипло и неуверенно, словно ему нечасто приходится вести беседу. В общем-то, так оно и есть.

— Я спрашиваю, что с тобой? — повторяет Синди.

Прежде чем он успевает ответить, она уже рядом, а ее прохладная ладонь — на его лбу.

— Жара вроде нет, — объявляет Синди, поджав губы. — Нет, правда, ты хорошо себя чувствуешь?

— Если честно, не очень. — Он на секунду встречается с ней взглядом и тут же отводит глаза, проникшись внезапным интересом к засиженным мухами квадратным плафонам на потолке.

Синди кивает:

— Так я и думала. Я сказала Майку, и он разрешил тебе уйти — работы сегодня немного.

— Да. Спасибо. Наверное, я так и сделаю.

— Ну ладно, поправляйся.

Когда Синди уже стоит на верхней ступеньке лестницы, Эйдельман произносит:

— Синди, будь осторожна завтра. С этим землетрясением.

— Эйдельман, никакого землетрясения не будет, — отзывается девушка. — Это же ясно.

— О! — только и произносит Эйдельман.

Он на это надеется. Очень надеется.

Он идет домой по улицам Стауз Конерс под сводчатыми куполами дубов и кленов, сквозь утреннее безмолвие маленького городка.

Тишину этого утра нарушают лишь лай собак да шелест прошлогодних листьев под колесами редких автомобилей. Словно в мире не осталось ничего, кроме Эйдельмана и залитой солнцем улицы. Вообще ничего. Но его это не беспокоит. Он привык к тишине, привык к молчанию. Вся его жизнь вписана в рамки тишины и одиночества: отец ушел и не вернулся, когда ему было девять, мать умерла, когда ему исполнилось двадцать четыре.

Теперь эту пустоту заполнила машина. Страх и тревога электрическими разрядами пронзают Эйдельмана. О возможности неудачи он боится даже думать.

Эйдельман слышал предсказание — как слышали его все в Стауз Конерс, а может, и во всем штате. И никто не поверил. Над такими вещами смеяться легко — особенно если принять во внимание тот факт, что предсказание доктора Бернхэма как раз совпало с выходом его знаменитой книги о землетрясении в Лос-Анджелесе — землетрясении, которое он не смог предсказать. Над его книгой издевались во всех утренних ток-шоу. Да еще эта нелепая точность… По словам Джейка Бернхэма, земля должна содрогнуться в среду, двадцать третьего марта, ровно в пять часов утра и именно в городе Стауз Конерс, штат Миссури.

Когда о предсказании сообщили в новостях, жители городка пожали плечами и как ни в чем не бывало вернулись к обычной жизни. Точно так же поступил и Эйдельман.

Но только до прошлой ночи. До этого сна.

Во сне Эйдельман стоит на крыльце старого обшарпанного дома, доставшегося ему от матери. На дворе ясный, солнечный день. У ворот Эйдельман видит Синди в ее форменном халатике. Волосы девушки искрятся на солнце, некрасивое лицо светится радостью. Она улыбается, и зубы у нее белые-белые.

Эйдельман спускается к ней с крыльца и идет по растрескавшейся, поросшей травой дорожке. Земля качается под ногами — так клочок бумаги кружится в безветренном воздухе, так круги разбегаются от камня, брошенного в спокойную воду. Такое чувство, будто планета сорвалась с якоря. Эйдельман слышит, как позади рушится дом. Сухими пистолетными выстрелами трещат и ломаются балки. Со звуком рвущихся сухожилий расщепляются стропила. Словно жухлая трава, шелестит осыпающаяся штукатурка.

Эйдельман слышит все эти звуки, воспринимает их какой-то частью сознания, но они кажутся ему далекими и незначительными, словно шум машин на оживленной улице. Все его внимание приковано к Синди и к открывшейся в земле широкой трещине, что их разделяет. Дорожка уходит из-под ног Синди, соскальзывая в нутро планеты, и девушка падает, тщетно цепляясь пальцами за осыпающуюся почву, раскрыв рот в беззвучном крике. Эйдельман делает шаг ей навстречу, протягивает к ней руки, пытаясь удержать равновесие, несмотря на бешеную качку, но Синди проваливается под землю, и треснувший асфальт дорожки вспучивается перед ним, опрокидывая его наземь. Раздается грохот, будто хлопнули сразу сотней дверей, и земля, вздрогнув напоследок, замирает.