Гарри Тартлдав - «Если», 1999 № 10

Проклятие богов — тяжкое бремя. Помнить о своем преступлении, помнить о великой любви, которая обратилась в великую ненависть, и позабыть даже имя убитой мною женщины… И что еще хуже: из памяти стерто даже мое собственное имя. Боги жестоки и весьма изобретательны в этом.

Были среди нас и такие, кто помнил свои имена, но забыл о содеянных преступлениях.

Это тоже было пыткой.

Кто-то вспоминал одно, другие — иное, но никто из нас не мог рассказать обо всем, даже хотя бы о том, как мы жили на «Драконе-мстителе» до роковой встречи с колдуном.

Впрочем, я знаю, что меня роднит с Колгрейвом. Мы оба повинны в убийстве. У нас были семьи, а потом не осталось никого.

Мика тоскливо смотрел на меня, дожидаясь ответа на свой вопрос.

— Не знаю, Мика. Я сам ничего не понимаю.

— Слушай, может, это Старик?.. — он опасливо скосил глаза на капитана. — Мне не по себе, Лучник. Кто призвал нас обратно?

— Если бы я знал! Подумать страшно, какая для этого потребовалась Сила и Власть. И какое зло теперь выпущено на свободу…

Мы подошли к борту, глядя поверх зеленой воды на верхушки двух треугольных парусов. Мика ничем не был занят: он ведает парусами, а они теперь как новенькие. Мой лук тоже пока ждал своего часа.

— Это не итаскийский галеон, — заметил Мика.

— Нет. — Я колебался несколько секунд, но все же поделился своими подозрениями. — Быть может, боги забавляются с нашим кораблем, Мика.

Над носом корабля скользнула чайка, и я залюбовался ее изящным полетом. За ней угловатой тенью метнулась одна из черных птиц.

— Что если они дают нам еще одну попытку? — тихо добавил я.

Несколько секунд он смотрел, как черная птица кружит над чайкой, прижимая ее к воде, а потом возвращается обратно, к темному облаку над кораблем.

— Ты думаешь, они так великодушны, Лучник? — хмыкнул Мика.

— Мы уже растратили попусту все шансы, отпущенные судьбой. А был случай, когда мы не воспользовались таким шансом. Помнишь ту девушку, мы тогда разоряли побережье…

Он видит удивление в моих глазах и качает головой.

— Не помню, — говорю я. — Может, мы и не могли этим воспользоваться. Наш корабль… Здесь не только многое забывается. Мы ко всему еще перестали думать, уподобляясь Худому Тору, которому лень пошевелить извилинами. Но с другой стороны, куда исчезли Дуэлянт и Китобой? Ты помнишь, они ведь были нашими друзьями. Сгинули, наверное, во время шторма за день до того, как нас застал врасплох колдун.

— Угу.

Мика задумчиво потер лоб, а я пытался сообразить, что означало их загадочное исчезновение. Они были последними, кто непонятным образом покинул корабль, но и до них команда несла непонятные потери… Кто знает, может они удостоились прощения? Все-таки существовала связь между определенного рода поступками и исчезновениями с «Дракона-мстителя».

Мои воспоминания более или менее надежны лишь до того дня, когда на борту появился Росток. С тех пор исчезло несколько человек, и это не было, не должно быть простым совпадением. Каждый из них был замечен в том, что незадолго до исчезновения совершил нечто воистину хорошее.

А как Колгрейв топал ногами и орал, брызгая слюной, на Дуэлянта и Китобоя за то, что они не подожгли корабль с женщинами…

— Дуэлянт говорил, что отсюда должен быть выход. И Толстяк

Поппо тоже намекал на это в разговоре с Тором. Думаю, они отыскали выход. И теперь, кажется, я тоже знаю, как убраться отсюда.

Мика молча смотрел на меня, а потом спросил:

— Ты тоже умер в том месте, Лучник?

— Что? — я досадливо поморщился, он прервал нить моих размышлений. — О чем ты, о каком месте?

— О туманном море, болван. Там мы встретили самих себя и проиграли битву. Неужели ты и это забыл?

Он посмотрел мне в глаза и вздрогнул.

— Нет, ты не забыл, — протянул Мика.

По приказу Колгрейва мы нападали на все встречные корабли и, перебив команду, топили суда. В тот день, когда мы выплыли из вязкого тумана на спокойное место, в наших ушах прозвенела мрачная песнь колдуна. Черные птицы уже расселись на мачтах, а прямо по курсу навстречу шел другой корабль.

Колгрейв, безумный Колгрейв, приказал атаковать. А когда абордажные крючья впились в борта неведомого судна и мы хлынули на его палубы, то обнаружили, что сражаемся со своими двойниками…

— После того, как мы… ну, сам понимаешь, ты все это время сохранял сознание?

— Да, — с трудом выдавил я, — сохранял. Каждое проклятое мгновение. Я не мог спать. Не мог пошевелиться или хотя бы сойти с ума.

Мика ухмыльнулся:

— Я иногда гадаю, Лучник, а может, мы не такие уж злобные, какими себя считаем? Или, может, все это притворство? Мы ведь великие притворщики, вся команда «Дракона-мстителя» без изъятий.

— Не думал, что ты философ.

— А откуда ты знаешь, кто я такой? Я сам этого не знаю. Не помню. Но я вроде бы стал другим, не тем, кем был до битвы с самим собой… Мне кажется, тогда все догадывались, что к чему. Даже Старик знал, как уйти с корабля.

— Ты это понял только сейчас?

— Солнце много раз вставало и садилось, Лучник. Я тоже не спал. И у меня была куча времени, чтобы поразмышлять. А может, и измениться.

Я повернулся спиной к борту. Команда занималась обычными корабельными делами. Но все выглядели спокойнее, чем мне помнилось. Задумчивее. И двигались они теперь уже не так судорожно.

— Сколько же это тянулось? Годы? И никаких перемен.

— Внешне мы не изменились. — Мика посмотрел на полуют.

Колгрейв возвышался там, как живое воплощение ужаса морей. Он успел облачиться в роскошное одеяние, достойное королей. Наверное, богатая одежда помогала ему на время забыть о своем искалеченном теле.

Но когда он выходит таким щеголем на полуют, это значит, скоро прольется кровь. С кем он собирается вести бой?

— Мы изменились, — продолжал Мика, отведя взор от капитана.

— Но, думаю, не все. Некоторые из нас не способны измениться… А может, все это чепуха.

— Кто знает… — я пожал плечами, а потом меня вдруг осенило. — Слушай, а Старик-то струхнул!

— Еще бы! Здесь же итаскийские воды. Всем нам стоит бояться после того, что мы тут натворили.

— Да нет, он боится не погони или казни и даже не пытки. Кому они страшны! И не такое видали. А у него просто поджилки трясутся, как у Ячменя.

Старина Ячмень был корабельным трусом. Его глодал страх, темный, непонятный и беспредметный. И он же был самым яростным бойцом в команде. Страх побуждал его творить чудеса.

— Ты думаешь, капитан уже не тот? — спросил Мика.

— Возможно…

— Взгляни на свою правую руку, — ухмыльнулся Парусинщик.

Я взглянул. Рука как рука, с мозолями на указательном и среднем пальцах, которыми я натягивал тетиву.

— Ну?

— Все знают о твоих руках. Если показался корабль, в твоей левой руке окажется лук. Вот он. А в правой руке будет чарка с ромом, потому что Колгрейв всегда перед боем открывает новый бочонок, а Лучник, не осушивший чарку, не Лучник.