Филип Дик - Скользя во тьме

— В один прекрасный день, — перебила Донна, откидывая свои длинные черные волосы назад и выскальзывая из кожаной курточки, — я обязательно выйду замуж. Тогда мне понадобится все, что я откладываю про запас. Пойми, если ты выходишь замуж, тебе требуется черт знает сколько всего. Типа заприметили мы в соседнем дворе вот это большое зеркало и потом целый час его втроем через ограду перетаскивали. А в один прекрасный день…

— Сколько из того, что ты отложила про запас, ты купила? — поинтересовался Арктур. — А сколько просто стырила?

— «Купила»? — Донна неуверенно взглянула ему в лицо. — Как понять «купила»?

— Типа как ты наркоту покупаешь, — объяснил он. — Торчковая сделка. Как сейчас. — Арктур вынул бумажник. — Я даю тебе деньги, ага?

Донна кивнула, наблюдая за ним послушно (хотя скорее из вежливости), но с достоинством. С некоторой сдержанностью.

— А ты потом мне за них пакет наркоты даешь, — продолжил он, протягивая купюры. — Под словом «купить» я понимаю расширение на большой мир человеческих деловых отношений того, что сейчас между нами происходит как торчковая сделка.

— Кажется, я понимаю, — сказала Донна. Ее большие темные глаза смотрели спокойно, но бдительно. Ей явно хотелось это усвоить.

— А помнишь, ты как-то села на хвост грузовику с кока-колой? Сколько бутылок ты тогда сперла? Сколько ящиков?

— На месяц хватило, — ответила Донна. — Мне и моим друзьям.

Он с упреком на нее посмотрел.

— Это такой бартер, — объяснила Донна.

— И что же… — Арктур принялся смеяться. — Что ты дала взамен?

— Я саму себя даю.

Тут он откровенно захохотал.

— Кому? Водителю грузовика, которому наверняка пришлось выложить хорошую…

— Компания «Кока-Копа» — это капиталистическая монополия. Никто, кроме нее, не может кока-колу производить. Точно так же поступает и телефонная компания, когда ты хочешь кому-нибудь позвонить. Все они — капиталистические монополии. Знаешь ли ты… — тут ее темные глаза вспыхнули, — что формула кока-колы — это тщательно охраняемый секрет, передаваемый от поколения к поколению, известный только нескольким членам одной семьи, а когда умрет последний, кто знает формулу, никакой кока-колы больше не будет? Хотя наверняка где-то в сейфе хранится специальная письменная формула, — задумчиво добавила Донна. — Интересно, где, — размышляла она вслух, глаза ее по-прежнему поблескивали.

— Тебе и твоим воровским дружкам нипочем не найти формулу кока-колы — даже за миллион лет.

— КОМУ, НА ХУЙ, НУЖНО ПРОИЗВОДИТЬ КОКА-КОЛУ, КОГДА ЕЕ ВСЕ РАВНО ИЗ ТЕХ ГРУЗОВИКОВ МОЖНО СТЫРИТЬ? У компании навалом грузовиков. Они без конца кругом разъезжают — совсем медленно. Когда только могу, я обязательно им на хвост сажусь — они так от этого бесятся. — Донна проказливо улыбнулась Арктуру, словно пытаясь своей хитроватой, прелестной улыбочкой заманить его в свою странную реальность, где она то и дело садилась на хвост медленному грузовику, становясь все безрассудней и нетерпеливей, а потом, когда он снялся с места, она, вместо того чтобы, как все остальные, отвалить, тоже снялась, приклеилась к грузовику и на ходу стырила оттуда, сколько могла. Причем не потому, что она такая воровка, и даже не из мести, а просто потому, что, пока грузовик стоял. Донна так долго таращилась на ящики с кока-колой, что в голове у нее успел созреть план, что со всем этим добром можно сделать. Ее нетерпение обернулось изобретательностью. Донна нагрузила свою машину — не маленький «эм-джи», а куда больший по размеру «камаро», который она тогда водила, пока не довела до ручки, — целой кучей ящиков с кока-колой. И потом целый месяц вместе со своими приятелями-торчками пила, сколько хотела, дармовую кока-колу, а вслед за этим…

Вслед за этим Донна сдала все пустые бутылки в разные магазины и получила деньги.

— А что ты сделала с пробками от бутылок? — как-то спросил у нее Арктур. — Завернула в миткаль и спрятала в свой кедровый сундук?

— Я их выбросила, — угрюмо ответила тогда Донна. — С пробками от бутылок кока-колы ни черта нельзя сделать. Никаких типа конкурсов теперь уже не устраивают.

Тут Донна исчезла в соседней комнате и вскоре вернулась с несколькими полиэтиленовыми пакетами.

— Хочешь пересчитать? — спросила она. — Тут ровно тысяча. Прежде чем заплатить, я их на точных весах взвесила.

— Порядок, — отозвался Арктур. Он взял пакеты, а она взяла деньги. Да, Донна, подумал он, я в очередной раз могу тебя упечь, но, похоже, никогда тебя не упеку, что бы ты ни сделала, даже если ты сделаешь это со мной. Потому что в тебе есть что-то настолько волшебное и полное жизни, что я никогда не решусь это разрушить. Я не понимаю, что это, но это в тебе есть.

— Можешь дать мне десяток? — спросила она.

— Десяток? Вернуть тебе десять колес? Конечно. — Арктур с трудом, только благодаря навыку, развязал один из пакетов и отсчитал ей ровно десять таблеток. Затем десять себе. И снова завязал пакет. А затем отнес все пакеты к вешалке и распихал по карманам плаща.

— Знаешь, какую штуку теперь в музыкальных магазинах придумали? — с жаром спросила Донна, когда он вернулся в комнату. Десять таблеток исчезли — она их уже припрятала. — В смысле кассет?

— Знаю, — отозвался Арктур. — Если ты их тыришь, тебя арестовывают.

— Ну, так всегда делали. А теперь вот что придумали. Когда ты приносишь пластинку или кассету к прилавку, продавец отклеивает от нее такой махонький ценник. Догадайся, зачем. Попробуй. Я сама это выяснила — да так, что чуть не погорела. — Плюхнувшись в кресло, Донна ухмыльнулась в радостном предвкушении, а затем вытащила откуда-то завернутый в фольгу кубик, в котором Арктур распознал кусок гашиша еще до того, как она его развернула. — Штука в том, что это не просто приклеенный ценник. Туда нанесен какой-то сплав, и если продавец не снимет этот ценник, а ты попытаешься так с ним и выйти, мигом врубается сирена.

— Как же это ты так выяснила, что чуть не погорела?

— Прямо передо мной одна соплячка попыталась выйти с кассетой под курткой — сирена врубилась, и ее повинтили.

— А у тебя под курткой сколько кассет было?

— Три.

— А в машине у тебя, конечно, была наркота? — спросил Арктур. — Ты хоть понимаешь, что, если бы тебя свинтили за кражу кассет, твоя машина была бы конфискована? Потому что тебя повезли бы в центр города, а машину обычным порядком отбуксировали. Потом в ней нашли бы наркоту и пришили бы тебе еще и хранение. Могу также поспорить, что эта история случилась не в нашем районе, а там, где… — Тут он осекся, чуть было не сказав: «Где у тебя нет знакомых в правоохранительных органах, чтобы тебя вызволить». Этого Арктур, разумеется сказать не мог, потому как имел в виду себя. Если бы Донну однажды арестовали там, где у него были какие-то связи, он бы жопу себе надорвал, только бы ей помочь. Но, к примеру в округе Лос-Анджелеса Арктур ничего бы сделать не смог. И если это однажды случится — а так непременно будет, — это как назло случится именно там: слишком далеко, чтобы он услышал и помог. Тут у него в голове начал прокатываться сценарий жуткой фантазии: Донна, совсем как Лакман, умирает, и никто не слышит, не беспокоится и ничего не делает. Возможно, они слышат, однако, как Баррис, остаются безразличными и пассивными, пока все для нее не кончится. Донна бы не в буквальном смысле умерла, как Лакман… Лакман умер? Нет, конечно же, Арктур имел в виду — мог умереть. Но, зависимая от Вещества С, она оказалась бы не только в тюрьме, но и в абстиненции. А раз она торговала, а не просто использовала — плюс обвинение в краже, — Донну бы на какое-то время придержали, и с ней бы много чего случилось, самого жуткого. Так что по выходе это была бы уже другая Донна. Мягкое, внимательное выражение лица, которое Арктур так любил, ее теплота… все это превратилось бы Бог знает во что — но так или иначе, в нечто пустое и сильно изношенное. Донна стала бы вещью. Однажды это должно было случиться со всеми его знакомыми, но все же Арктур надеялся, что с Донной это случится попозже, после его смерти. Или по крайней мере не там, где он не сумел бы помочь.