Филип Дик - Скользя во тьме

На это времени хватит, подумала она. Хватит времени, чтобы защититься от представителей закона. Но для Боба Арктура времени больше нет. Его время — по крайней мере измеряемое по человеческим стандартам — уже истекло. Теперь он перешел в другой вид времени. Вроде того времени, подумала Донна, какое есть у крысы — чтобы невесть зачем бегать взад-вперед. Бесцельно двигаться — туда-сюда, взад-вперед. Впрочем, он хотя бы еще может видеть огни — там, внизу. Хотя для него они, наверное, ничего не значат.

Наконец нашлось укромное местечко. Донна достала завернутый в фольгу кусок гашиша и закурила гашишную трубку. Тяжело осевший рядом Боб Арктур, казалось, ничего не замечал. Он весь испачкался, но она знала, что тут он ничего поделать не в силах. Скорее всего, он даже об этом не догадывался. Все такие, подумала Донна, когда переламываются.

— Вот. — Она нагнулась к нему, чтобы подкачать. Но он и ее не заметил. Сидел, скорчившись, терпя судороги в животе, блевал и пачкался, трясся. Безумные стоны складывались в какую-то жуткую песнь.

Туг Донна вспомнила одного своего знакомого, который видел Бога. С ним тогда было примерно так же — он стонал и плакал. Правда не пачкался. Тот парень увидел Бога в обратной прокрутке после кислотного вояжа; он тогда экспериментировал с мощными дозами растворимых в воде витаминов. Ортомолекулярная формула которая предположительно должна была поддержать и усилить работу мозга резко ускорила его и синхронизировала. В результате парень вместо того, чтобы просто немного лучше соображать, увидел Бога. Вот уж было удивление.

— Думаю, — сказала Донна, — мы никогда не знаем, что нам уготовано.

Боб Арктур застонал и ничего не ответил.

— Ты знал одного чудака по имени Тони Амстердам?

Ответа не было.

Донна сделала затяжку и стала созерцать рассыпавшиеся внизу огни; она нюхала воздух и прислушивалась.

— После того как он увидел Бога ему стало по-настоящему хорошо, и было хорошо около года. А потом стало совсем плохо. Еще хуже, чем раньше. Потому что в один прекрасный день до него дошло, что больше он Бога не увидит. Ему предстояло прожить всю оставшуюся жизнь — десятилетия, может, лет пятьдесят — и больше не увидеть ничего, кроме того, что он все время вокруг видел. Того, что мы все видим. Ему стало еще хреновей, чем если бы он вовсе Бога не видел. Он рассказывал, что в один прекрасный день он просто взбесился — шизанул, начал проклинать все на свете и крушить у себя в квартире все подряд. Даже свой стереомагнитофон расколотил. Он понял, что дальше ему придется жить точно так же — ничего не видя. Без всякой цели. Быть просто комком плоти — скрипеть себе дальше, пить, жрать, гадить, спать, работать.

— Как и всем нам. — Это было первое, что сумел произнести Боб Арктур; каждое слово будто с трудом отрыгивалось.

— Именно так я ему и сказала, — подхватила Донна. — Я это особо подчеркнула. Мы все в одной лодке, и других это не обламывает. А он сказал: «Ты не знаешь, что я видел. Ты просто не знаешь».

Спазм буквально пронизал Боба Арктура. Когда судороги немного отпустили, он выдохнул:

— Он… рассказал, как это выглядело?

— Искры. Целый град искр. Типа как телевизор рванет. Искры поднимались по стене, летали в воздухе. А весь мир, куда ни глянь, был одно живое существо. И не было ничего случайного: все на свете соответствовало одно другому и случалось по причине, ради достижения некой цели в будущем. А потом он увидел дверной проем. Примерно неделю он видел его везде — у себя в квартире, на улице, когда шел или ехал в магазин. Проем всегда был одних и тех же пропорций, очень узкий. Он сказал, что проем был очень… очень приятный. Он именно это слово употребил. Он никогда не пытался туда пройти — просто смотрел на проем, потому что это было до жути приятно. Проем был очерчен ярко-алым и золотым светом, сказал он. Словно искры собрались по геометрическим линиям. А потом, после той недели, он уже никогда в жизни его не видел, и именно это в конце концов так его обломало.

Вскоре Боб Арктур спросил:

— А что было по ту сторону?

— Он сказал, — ответила Донна, — по ту сторону был другой мир. Он мог его видеть.

— И он… так туда и не вошел?

— Так я же и говорю. Потому он и расколотил к чертовой матери все у себя в квартире. Ему даже не пришло в голову туда войти. Ему просто нравился дверной проем, а потом он уже его видеть не мог, и было слишком поздно. Проем открылся для него на несколько дней, а потом закрылся и пропал навеки. Он снова и снова принимал целую кучу ЛСД и этих водорастворимых витаминов, но так больше и не увидел проема — так никогда и не нашел нужную комбинацию.

— А что было по ту сторону? — снова спросил Боб Арктур.

— Он сказал, там была вечная ночь.

— Вечная ночь!

— Там был лунный свет и вода — всегда одно и то же. Ничто не менялось и даже не двигалось. Чернильно-черная вода и берег — пляж на острове. Он был уверен, что это Греция — Древняя Греция. Он так прикидывал, что дверной проем был слабым звеном во времени и что он видит прошлое. А потом, позднее, когда он уже не мог видеть проема, он словно без конца катил по шоссе среди всяких грузовиков — и от такой жизни просто осатанел. Он сказал, что не может выносить весь этот шум и суматоху — как все кругом носятся взад-вперед лязгают и звенят. Но так или иначе, он не мог прикинуть, зачем ему показали то, что показали. Он всерьез верил, что это был Бог и что это был дверной проем в следующий мир, но в конечном итоге ничего, кроме каши в голове, это ему не принесло. Дальше он уже просто не выдерживал. Всякий раз, как он с кем-нибудь встречался, он очень скоро начинал рассказывать, как он все-все потерял.

— И я тоже, — промолвил Боб Арктур.

— Там, на острове, была женщина. Не так, чтобы совсем женщина — скорее статуя. Он сказал, это была Афродита Киренаикская. Она стояла там в лунном свете — бледно-мраморная и холодная.

— Ему следовало войти в проем, пока у него был шанс.

— У него не было шанса, — возразила Донна. — Это было обещание. Обещание чего-то лучшего. В далеком будущем. Наверное, после того, как он… — Она замялась. — После его смерти.

— Он лопухнулся, — заключил Боб Арктур. — Ты получаешь один шанс — и это все. — Он снова закрыл глаза от боли, и пот заструился по его лицу. — Хотя откуда паленым мозгам это знать? Что мы вообще знаем? Мы все? Не могу говорить. — Он отвернулся в темноту, дрожа и подергиваясь.

— Нам просто анонсы показывают, — сказала Донна. Она обняла Боба Арктура и крепко к нему прижалась, покачивая его взад-вперед. — Чтобы нас поддержать.

— Ты это и пытаешься делать. Со мной, сейчас.

— Ты хороший. С тобой заключили скверную сделку. Но жизнь для тебя не кончена. Я очень тебя люблю. Я хочу… — Дальше Донна молча продолжала прижимать к себе Боба Арктура — во мраке, что поглощал его изнутри. Брал верх, даже когда она его обнимала. — Ты добрый и хороший, — сказала она затем. — Все это страшно несправедливо. Но так должно быть. Постарайся дождаться конца. Когда-нибудь, очень нескоро, ты снова будешь видеть так же, как раньше. Все к тебе вернется. — Будет возвращено, подумала она. В тот день, когда все, несправедливо отобранное у людей, будет им возвращено. Пройдет тысяча лет или даже больше, но этот день настанет, и все расчеты будут сделаны верно. Может статься, тебе, как и Тони Амстердаму, было видение Бога, которое исчезло только на время. Удалилось, подумала она, но не пропало совсем. Быть может, где-то среди страшно выжженных нервных связей у тебя в голове, которые выжигаются все сильней и сильней — даже сейчас, когда я тебя обнимаю, — проявится искорка света и краски — проявится в какой-то замаскированной форме, неузнанная, чтобы своей памятью вести тебя все те жуткие годы, что у тебя впереди. Какое-то недопонятое слово — или мелочь, увиденная, но не осознанная. Кусочек звезды, затерянный в помойке этого мира который будет рефлекторно тебя направлять, пока не настанет тот день… но это будет очень нескоро. В действительности Донна и сама с трудом себе это представляла. Быть может, нечто из другого мира перемешанное с обыденным, все-таки явилось Бобу Арктуру, прежде чем все было кончено. Донне теперь оставалось только прижимать его к себе и надеяться.