Филип Дик - Скользя во тьме

— Ага, — сказал Брюс.

— Смотри, Брюс, не покончи с собой.

— Ага, сэр, — сказал Брюс, опустив взгляд.

— Не зови меня сэр!

Он кивнул.

— Ты был на военной службе, Брюс? Там все началось? Ты подсел на военной службе?

— Нет.

— Ты кололся или глотал?

Он не ответил.

— «Сэр», — повторил Майк. — Я и сам типа служил. Десять лет в тюряге. Как-то раз в один и тот же день восемь парней в нашем ряду камер перерезали себе глотки.

Я сам видел. Мы спали ногами в параше — такие камеры были маленькие. Вот что такое тюряга — это когда ты спишь ногами в параше. Ты ведь никогда в тюряге не сидел, правда?

— Ага, — сказал он.

— Но, с другой стороны, я видел зэков лет восьмидесяти от роду. И они были счастливы, что живы, и хотели подольше прожить. Помню, как я сидел на наркоте и ширялся; я еще подростком начал ширяться. Так я ширялся и ширялся, а потом присел на десять лет. Я столько ширялся — и героином, и эсом сразу, — что, кажется, никогда ничего другого не делал, никогда ничего другого не видел. Теперь я слез с иглы, вышел из тюряги, и я здесь. Знаешь, что я тогда особенно заметил? Какая была самая большая разница, которую я сразу заметил? Я слышу воду, когда мы ходим в лес, — позднее ты увидишь другие наши участки, фермы там всякие и прочее. Или я иду по улице и вижу всяких мелких собак и кошек. Раньше я никогда их не замечал. Все, что я раньше видел, — это наркоту. — Майк взглянул на наручные часы. — Так что, — добавил он, — я понимаю, каково тебе.

— Тяжело, — промолвил Брюс, — слезать.

— Здесь все слезают. Хотя потом, конечно, некоторые опять за свое берутся. Если ты отсюда уходишь, ты опять берешься за свое. Ты уже это знаешь.

Он кивнул.

— Никого в этом доме жизнь не баловала. Я не говорю, что твоя жизнь была легкой. Эдди тебе скажет. Он скажет тебе, что все твои беды выеденного яйца не стоят. Но нет таких бед, которые яйца выеденного не стоят. Я вижу, как тебе хреново, но я и сам такое переживал. Теперь мне гораздо лучше. Кто твой сосед по комнате?

— Джон.

— Ах да, Джон. Значит, ты внизу, на первом этаже.

— Мне нравится, — сказал он.

— Ага, там тепло. Хотя ты, наверное, все время простужаешься. Здесь все простужаются, и я в свое время, помнится, тоже. Я всю дорогу трясся и гадил в штаны. По крайней мере, могу тебя заверить — если ты останешься здесь, в «Новом Пути», тебе не придется проходить все заново.

— А на сколько? — спросил он.

— На всю оставшуюся жизнь.

Брюс поднял голову.

— Лично я могу уйти хоть сейчас, — пояснил Майк. — Я снова сяду на наркоту, если уйду отсюда. Слишком уж много у меня снаружи корешей. Я снова буду торчать на углу, торговать и ширяться, а потом опять сяду в тюрягу. Но уже на двадцать лет. Кстати, знаешь ты, что мне тридцать пять и что я в первый раз женюсь. Ты знаком с Лорой? С моей невестой?

Он не был уверен.

— Прелестная девушка пухленькая такая. И фигурка отменная.

Он кивнул.

— Она боится выйти за дверь. Кому-то приходится выходить вместе с ней. Мы собираемся в зоопарк… на следующей неделе мы ведем сынишку исполнительного директора в зоопарк Сан-Диего, и Лора до смерти боится. Боится еще больше, чем я.

Молчание.

— Ты слышал, что я сказал? — спросил Майк. — Что я боюсь идти в зоопарк?

— Ага.

— Как я помню, я в зоопарке никогда не бывал, — признался Майк. — Что там делают, в зоопарке? Может, ты знаешь?

— Смотрят в разные клетки и на огражденные участки.

— А какие там животные?

— Всякие.

— Только дикие, наверное. Обычные дикие. И экзотические.

— В зоопарке Сан-Диего почти все дикие животные, — сказал Брюс.

— А есть там такие… как же их там? Коалы?

— Ага.

— Я видел по телевизору рекламу, — объяснил Майк. — Где коалы. Они прыгают. И похожи на плюшевых мишек.

— Старого плюшевого мишку, какой у детей, — сказал Брюс, — сделали по образцу коалы. Тогда, еще в двадцатых.

— Если это так, надо непременно съездить в Австралию посмотреть на коалу. Или они теперь редкие?

— В Австралии их много, — сказал Брюс, — но экспорт запрещен. И живых коал, и шкурок. Они стали почти редкими.

— Я никогда нигде не бывал, — признался Майк. — Только когда возил товар из Мексики до Ванкувера, что в Британской Колумбии. Я всегда ездил по одному и тому же маршруту, так что никогда ничего не замечал. Просто мчал на полном газу, чтобы поскорее со всем разделаться. Сейчас я вожу одну из машин фонда. Если тебе захочется, если станет совсем скверно, я покатаю тебя по округе. Я поведу машину, и мы сможем поговорить. Мне не трудно. Эдди и другие, которых уже здесь нет, делали это для меня. Мне не трудно.

— Спасибо.

— А теперь пойдем вздремнем. Тебя еще на утро в кухонный персонал не ставили? Расставлять столы и обслуживать?

— Нет.

— Тогда ты поспишь столько же, сколько и я. Увидимся за завтраком. Будешь сидеть рядом со мной за столом, и я тебя с Лорой познакомлю.

— Когда вы поженитесь?

— Через полтора месяца. Мы будем рады, если ты будешь на свадьбе. Она, конечно, состоится здесь, в здании, так что все смогут присутствовать.

— Спасибо, — сказал он.

Он сидел в Игре, а они на него орали. Отовсюду глядели орущие лица; он смотрел вниз.

— Знаете, кто он такой? Чмок-чувачок! — Один голос, визгливей остальных, заставил его поднять глаза. Среди жутко орущих, искаженных лиц выла юная китаянка. — Чмок-чувачок, вот ты кто!

— Можешь ты себя уебать? Можешь ты себя уебать? — распевали остальные, рассевшиеся в кружок на полу.

Исполнительный директор, в красных клешах и розовых шлепанцах, улыбался. Сверкающие близорукие глазки — как у призрака. Качался взад-вперед, подобрав под себя длинные ноги.

— Посмотрим, как ты себя уебешь!

Исполнительный директор, казалось, наслаждался, когда замечал, как что-то ломается; маленькие его глазки поблескивали и полнились радостью. Подобный чудику с театральной сцены, с какого-то древнего судилища, завернутый во флер, весь красочный, он оглядывался вокруг себя и наслаждался. А время от времени его голос, скрипучий и монотонный, присоединял свое щебетание к общему хору. Скрипучий металлический шарнир.

— Ты чмок-чувачок! — выла юная китаянка; рядом с ней другая девушка хлопала себя руками и раздувала щеки, делая «пых-пых». — Вот тебе! — взвыла юная китаянка и крутанулась, чтобы выпятить задницу; указывая на нее, она завопила: — Поцелуй меня в жопу, чмок-чувачок! Он хочет целоваться, так поцелуй меня в жопу, чмок-чувачок!

— Посмотрим, как ты себя уебешь! — распевала семья. — Подрочись, чмок-чувачок!

Он закрыл глаза но уши все равно слышали.

— Ты ублюдок, — медленно и монотонно произнес исполнительный директор. — Ты заеба гнойная. Ты говно свинячье. Ты сопля зеленая. Ты хуй моржовый. Ты… — Дальше и дальше.