Валентин Рич - Мушкетеры (Сошедшие с неба)

Есть у юристов такое понятие — алиби. Если нити преступления ведут к человеку, который доказал, что в момент преступления он находился в другом месте, то он доказал свою невиновность. Нити обрываются, и надо искать другие.

Майин космонавт никогда не докажет своего алиби! В то время, когда странные полупрозрачные капли появлялись в Саммили, он был там!

Проходя через вестибюль, Белов увидел своё отражение в зеркале и ужаснулся. Щеки заросли рыжеватой щетиной. Бакенбарды делали его ещё более похожим на великого поэта.

Он отвернулся от зеркала и только тут заметил поднимающуюся с вахтерского кресла долговязую фигуру.

Фигура потянулась и добродушно проговорила голосом Тарасюка:

— Ты памятник себе воздвиг нерукотворный?

Если бы Белов не провёл три дня и четыре ночи запершись в лаборатории, он, может быть, и удивился бы виду своего друга. Глаза у Тарасюка покраснели, будто это не Матвей, а он просидел за приборами трое суток кряду. Подбородок стал похож на чёрную щетку.

Но Матвей был слишком утомлён и слишком переполнен радостью от удачно законченной работы, чтобы что-нибудь заметить. Откуда было знать ему, что, покончив дела с аппаратами и материалами, нужными для исследования краски, Григорий не только не пребывал в безделье, ожидая результата, но, наоборот, был занят все последние дни (и даже частично ночи) сверх всякой меры.

Матвей был бы немало удивлен, если бы узнал, что последние трое суток Тарасюк спешно готовил новую экспедицию, вел нескончаемые беседы по междугородному телефону о делах, имеющих непосредственное отношение к его, Белова, гипотезе, с людьми, весьма далекими как от астрономии, так и от археологии.

Удивление Матвея возросло бы ещё больше, если бы он узнал, что всю эту кутерьму вызвала вручённая Тарасюку академиком старинная рукописная книга о путешествии по Московии, содержащая описание множества «див и чудес».

...Однако Белов ничего этого не знал и потому на вопрос Тарасюка о нерукотворном памятнике ответил без тени сомнения:

— Воздвиг! Они прилетели двадцать тысяч лет тому назад.

— Какая жалость! — воскликнул Григорий. — Мы с тобой опоздали всего на двести веков! Когда ты сможешь доложить на секторе?

— Завтра, — решительно ответил Матвей.

— Завтра ты будешь спать! — так же решительно возразил Григорий и, обняв Матвея за плечи, повёл его к выходу. — Завтра ты будешь спать, как сурок. Послезавтра — готовить доклад. А у меня есть срочное дело. Придется улететь из Москвы...

Они вышли из института. Тарасюк усадил Белова в машину, уселся сам и включил зажигание.

Спрашивается, где справедливость?

Ведь всё началось именно с Леонида Серёгина, с того, что к нему пришел Матвей Белов.

Если бы не журналист Серёгин, ещё неизвестно, как обернулось бы дело у физика Белова, археолога Тарасюка, спелеолога Гизе, филолога Кремневой, Халида и у многих других людей, так или иначе причастных ко всей этой истории.

И тем не менее именно Серёгин остался в стороне. Такова судьба журналиста. Ты первым обо всём разузнаешь, ты добываешь самый лучший материал, ты не спишь ночами, чтобы он получился поинтересней. А в итоге? Только самые близкие друзья иногда заметят твою фамилию под очерком или репортажем. А всех остальных ты совершенно не интересуешь. Их интересует только то, о чем ты написал.

В случае с саммилитами у Серёгина не было возможности заслужить внимание даже близких друзей. Статья пошла за подписью автора гипотезы, и никто в целом мире, кроме работников редакции, не знал, сколько пришлось ему, Серёгину, потрудиться над записями Белова, заинтересовавшими этот самый мир...

Разумеется, Леонида предупредили о предстоящей поездке в пустыню. И, разумеется, он сделал всё, чтобы принять в ней участие. Но к академику попасть ему не удалось. А какой-то профессор, на столе которого уже лежали документы Тарасюка и Кремневой, согласился уделить Леониду всего одну минуту, и то после того, как Серёгин довел солидную даму-секретаря до полного изнеможения.

Выслушав журналиста и небрежно пробежав такое длинное и убедительное письмо за подписью главного редактора газеты, профессор сказал, что корреспондентам делать в Саммили совершенно нечего. Вот если экспедиция привезёт оттуда что-либо интересное, то тогда товарищи корреспонденты смогут ознакомиться со всеми материалами во всех деталях и писать о них хоть во всех газетах...

Поезд шёл с Дальнего Востока в Москву. Он был в пути пятые сутки, и самые аккуратные пассажиры уже начинали понемногу укладывать кое-что из вещей.

Леонид Серёгин, возвращавшийся из очередной командировки, и его попутчик, невысокий коренастый человек лет тридцати, к числу самых аккуратных пассажиров, безусловно, не принадлежали. Отчасти по возрасту, отчасти потому, что вещей у них почти не было.

Багаж корреспондентов, как известно, состоит в основном из блокнотов, пленок и фотоаппарата. Попутчика же Серёгина вполне удовлетворяла обширная сумка, которую в случае необходимости можно было закинуть за спину как рюкзак. Он был геологом и сообщил Леониду, что за последний год перетаскал в руках и за плечами больше грузов, чем везёт их поезд. А сейчас он едет в отпуск, и, кроме бритвы «Спутник», купальных трусов и кедровых орехов, ему ничего не требуется.

Серёгин и геолог с самого Владивостока сражались в шахматы. Сейчас счёт был 33:1 не в пользу журналиста.

Леонид с равнодушным видом, хотя сердце его обливалось кровью, положил на доску своего короля.

— В игре царит случай, — заметил он.

— Случайность — это способ проявления закономерности, — не без ехидства отозвался геолог. — Еще одну?

— Хватит, — притворно зевнул Серёгин. — Пора спать.

Геолог взял полотенце и вышел из купе.

Леонид стал складывать шахматы. Сложил, поставил доску на столик и наклонился, чтобы поднять листок плотной бумаги, на котором попутчик вел запись счёта железнодорожного матч-турнира.

С другой стороны листка было что-то наклеено. Серёгин перевернул бумагу это была телеграмма — и машинально прочёл:

ДНЕПРОПЕТРОВСКА ХРУСТАЛЬНЫЙ ХАБАРОВСКОГО АЛЕКСАНДРУ ТЧК СЕДЫХ ЖДУ МОСКВЕ

Леонид перевернул листок и положил на столик, придавив перочинным ножом.

Геолог вернулся в купе и забрался на полку.

А Серёгин вышел в коридор, стал к окну и закурил.

Фамилию попутчика он явно встретил не впервые. Но где она попадалась ему раньше?

Старпом на корабле? Нет, тот не Седых, а Скорых... Хрустальный? Что такое Хрустальный?..

Серёгин докурил папиросу, так и не вспомнив, где он слышал фамилию геолога, и пошёл к своему купе.

Из-за открытой двери он услышал обрывок чьей-то фразы: «...Тайменя килограммов на двадцать из этого ручья, представляете!..» — и вдруг сразу вспомнил.