Пол Ди Филиппо - Потерянные страницы

Кафка почти моментально оживился и выразил на диво сердечное согласие:

— Милли, я всецело ваш!

Повернувшись, чтобы выйти или же чтобы кокетливо посмотреть на Кафку через плечо, Милли ответила:

— Ну, это мы еще посмотрим!

Из дверей кинотеатра «Оклахома» — вечно полного посетителей шикарного дворца, которым владел самый удачливый и популярный сын прерий, комедиант Уилл Роджерс — потоком лились счастливые кинозрители. Вскоре они смешались с вечерними прохожими Манхэттена. У ворот застыли лишь двое — мужчина и женщина. Парочка стояла в нерешительности, сомневаясь, куда направиться дальше. Они походили на мотыльков, лишенных источника света.

После затянувшегося молчания Милли прощебетала:

— Так как вам фильм, Фрэнк. Потрясный, правда?

Друг Милли, казалось, ушел в себя.

— Та сцена, где Чаплин голодает и вынужден съесть свой ботинок, вызвала у меня странное чувство… Я сам нередко попадаю в подобное беспомощное положение.

— Ну да? Черт возьми, мне грустно за вас, Фрэнк. Посмотрите на себя — вы как скрученная пружина, которая вот-вот лопнет! Вам необходима женская забота. Как считаете, правильная мысль?

— Если вы о замужестве, мисс Янсен, то, боюсь, мне не суждено постичь сего земного счастья. Официальный союз с женщиной привел бы не только к кончине ничтожества, кое я собой представляю, но и обрек бы мою бедную жену…

— Боже правый, Фрэнк, вы начитались пустых слезливых историй, работая в нашей газетенке? Или, может, заглядывали в «Роковой случай»? Жизнь не столь сложна и трагична, как ее рисуют эти писаки с тремя носовыми платками наготове! — Микки взяла Кафку под руку и положила голову ему на плечо. — Женщина вместе с мужчиной — что может быть естественней?

Кафка не стал высвобождаться, напротив, приободрившись от простого человеческого соприкосновения, он собрался духом, что сразу же отразилось на его внешности.

— Прости, что я отравляю тебе удовольствие, Милли. Ты ведь хотела весело провести вечер. По правде сказать, так грустно мне не было уже лет двадцать. Это скверное расположение духа, как мне казалось, я оставил на промозглых хмурых улицах Праги. Космополит, объехавший весь мир инженер, которого звали Фрэнк Кафка, был зрелым, бойким, самоуверенным малым. Но, как оказалось, он — всего лишь вырезка из газеты, которая превращается в пепел, попадая в пламя разочарований.

Поскольку Кафка снова разговорился, в Милли проснулась ее природная многословность.

— Чепуха, это же вздор, Фрэнк! У всех бывают черные полосы в жизни. Пройдет, вот увидишь! Нам и надо-то — провести пару приятных часов. Чем тебе хотелось бы больше всего заняться? Как насчет того, чтобы хлебнуть кофе с печеньем? В гостинице «Запад» есть замечательное кафе. Бьюсь об заклад, их пышненькие пончики напомнят тебе о Вене!

— Хорошая идея, Милли. Но если тебе действительно хочется знать, что мне нравится…

— Да, да, Фрэнк, скажи мне!

— Я люблю рассматривать Бруклинский мост. Шедевр Роблинга напоминает мне некоторые более скромные проекты, которыми я руководил. Величавый контрфорс кажется мне вечным и истинным среди шарады города. Однако полагаю…

— Фрэнк, я с удовольствием посмотрю с тобой мост! Пойдем же!

Милли потянула Кафку за рукав, и парочка совершенно разных представителей рода человеческого зашагала по Бродвею. Вскоре вдалеке показалась мэрия со сказочным мостом через Ист-Ривер.

Когда они прошли парк около мэрии, раздался отчаянный женский крик. За зовом на помощь последовал растущий вопль негодования, страха, смятения и гнева.

Кафка метнулся к источнику звука, Милли засеменила вслед.

Растущая, рычащая, возбужденная толпа устремила взор вверх, на крышу мэрии, где стояла зловещая фигура. Крошечная, но могучая, с горбатой спиной и гипертрофированным черепом, как у Квазимодо. Узкий черный комбинезон точно по фигуре переходил в скрывающую лицо маску и шапку с антенной на макушке. На спине торчали маленькие, укрепленные проволокой целлофановые крылья. Из туловища в области живота торчали ряды параллельных щупалец. Тварь была не кем иным, как…

— Черный Жук! — крикнул один из зевак.

— Где полиция? — завизжал кто-то другой.

— Где Галка? — завопил третий.

Кафка дрожал рядом с Милли, как собака на поводке, перед которой поставили наглого барсука или белку.

Черный Жук обратился к собравшимся с речью на английском языке с легким акцентом. Посыпались уму непостижимые лозунги и требования:

— Долой антисемитизм! Да здравствует сионизм! Палестину евреям! Смерть муфтию Иерусалима! Америка должна поддержать дело сионистов! Если она не согласится сделать это добровольно — помочь нам оружием и деньгами, мы заставим ее! Примите это в знак серьезности наших намерений!

В последовавшем жесте не было ничего непонятного или двусмысленного: Черный Жук вытащил круглую бомбу. Зашипел фитиль, вызвав ужас толпы, и люди ринулись в разные стороны.

— Да здравствует Банда Безжалостных! — крикнул Черный Жук, швырнув взрывное устройство.

Кафка сбил Милли на землю и закрыл ее своим телом.

Бомба рванула, превратив мир в шумный круговорот черного пороха, ранящих осколков, летящих кусков асфальта и комков дерна.

Сразу же после взрыва Кафка вскочил на ноги и осмотрел территорию. Чудом Провидения ни одного человека не задело — разрушения ограничились тротуаром, лужайкой и скамейками.

Что касается Черного Жука — в возникшей суматохе тот успешно скрылся.

Кафка в отчаянии опустился на корточки, бурча:

— Тщетны, тщетны все стремления. И все же какая радость снова представить удовольствие от того, как поворачивается в моем сердце клинок…

Милли поднялась и теперь отряхивала платье.

— Фрэнк, ты в порядке?

Кафка выпрямился.

— Милли, наше свидание на сегодня закончено. Надеюсь, ты доберешься до дома сама. Я вынужден… должен идти.

— Ну да, конечно, Фрэнк. Увидимся в офисе.

Кафка быстро пошел прочь. Милли подождала, пока он завернет за угол, затем поспешила следом, прячась за прохожими.

Она преследовала его до Таймс-сквер. Там Кафка остановился в грязном переходе, не слишком многолюдном, и Милли увидела, выглядывая из-за запертого ларька, как он подошел к безвкусно одетым женщинам, очевидно легкого поведения и, не долго препираясь, увел двух размалеванных дам прямо в близлежащий вшивый отель.

— Ах, Фрэнк! Ну почему? — воскликнула Милли и зарыдала.

Дорогая моя Оттла.

Пишу тебе, чтобы разъяснить свои мысли по одному важному вопросу, а именно о наших предках и наследии. Произошедший на днях тревожный случай открыл старые раны, пробудив боль, которую я давно считал делом прошлого. Я всегда восхищался, хоть и скрывал это, твоим искренним принятием ультрасовременной трактовки неприкасаемой семейной религии, тем, как ты точно придерживаешься каждой неоспоримой заповеди. Сам я никак не мог почувствовать себя спокойно в ее удушающих тисках. Возможно, твой взгляд поможет мне разобраться в себе.