Георгий Вирен - Искатель. 1961-1991. Выпуск 4

— Скажите, пожалуйста, вы не знаете, где тут живёт Матвей — инвалид? — спросил, приближаясь, тот, что был повыше и похудей, чернявый.

— А чего ж не знать! — обрадовался дядя Коля. — Вона его дом, крыша зелёная.

— А сам он где сейчас?

— Да там и сидит… А вы, товарищи, откуда будете?

— Мы так… по пенсионным делам, — пробормотал второй, толстый.

— Это — да, он — инвалид, пенсию получает, — покивал дядя Коля. — Там у него собака, смотрите, — сказал в спины мужчин, уже шедших к дому Матвея.

«Как же! — думал он, уходя побыстрей и в то же время стараясь не терять степенности. — Ежели бы по пенсионным делам на чёрных «Волгах» разъезжали, у нас бы у всех пенсии были по полтыщи. Небось обэхаэс. Накрыли Мотьку на нетрудовых доходах. А и правильно, поделом — мало что военную пенсию получает, так ещё на ремонте зашибает — кому телевизор, кому утюг… То — то от аппарату отказался — хватает ему, говорит! Ещё бы не хватало… А теперь небось прижучат его. И правильно. Жизнь — она штука справедливая».

А мужчины замедлили у калитки.

— Может, не стоит сегодня, Семён? — сказал Костя.

— А почему? — удивился тот.

— Да как — то… не чувствую себя готовым. Очень уже быстро нашли. Надо продумать разговор, с Дедом посоветоваться…

— А может, сразу накроем? — азартно спросил Семён.

В доме коротко, насторожённо гавкнула собака, почуяв, очевидно, чужих людей.

— Слышишь? — сказал Костя. — Думаешь, он так тебе сразу и выложит про зеркало? Наверняка тот ещё жук…

— Это конечно, — согласился Семён. — Правильно, без Деда нельзя. Мы нашли, а уж теперь пускай сам. Поехали.

И они быстро вернулись к машине.

…Ренат стал ходить по комнате — торопливо, даже суетливо: туда — сюда, туда — сюда. Он поминутно поправлял очки и сквозь них испуганно косил на Матвея. Тот смотрел на приятеля с испугом: не ждал такого. После ухода дяди Коли Матвей стал маяться, места себе не находил, от выпитого противно загудела и закружилась голова, и он по морозцу побежал к Ренату. И там, почти неожиданно для себя, рассказал ему о прошлогодних событиях. Всё — как недавно Ядвиге Витольдовне. Старуха тогда замолчала так надолго, что Матвей решил, будто она ничего не поняла. Потом сказала: «Человек не может быть богом». Перекрестила по — католически и ласково проводила Матвея — мол, привыкла ложиться пораньше.

А Ренат, выслушав, забегал, задёргался — и всё молчком. Вдруг как — то боком, в углу встал, забормотал:

Испуганно, исподлобья взглянул на Матвея и снова забормотал, как молитву, забубнил:

И тут кинулся к Матвею, с разбегу бухнулся на колени, завопил дурным голосом:

— Ты гений, гений!

Очки свалились — таки, он стал шарить по полу, ползал, тыкался в Матвеевы ноги и всё повторял: «Гений, гений!»

— Брось, Ренат, что за шутки? — недовольно сказал Матвей.

— Ты гений! — заорал он опять и вскочил с колен. — Всех времён и народов!! Как же мне повезло в жизни, что я знаком с тобой!

— Перестань, — раздражённо буркнул Матвей.

— Ты что, не понимаешь?! — возмутился Ренат. — Ты сделал грандиозное открытие. Доказал, что будущее существует в нас всегда! Насчёт прошлого и настоящего никто не сомневался, а вот будущее представлялось какой — то зыбкой неопределённостью. Твоя Машина строит образ будущего на основе энцефалограммы, кардиограммы, принимает но внимание и ритм дыхания, и биополе человека, ведь так?

— Ну да, примерно, — согласился Матвей вяло: не о том он думал, когда рассказывал Ренату о Машине.

— Сигналы сегодняшнего состояния человека она экстраполирует в будущее, расшифровывает, рассчитывает весь процесс их изменения на семнадцать лет! Это значит, что время заложено в нас! Я то же самое сколько лет пытаюсь доказать на материале литературы, а ты… Ты — гений! И то, что мы называем судьбой, роком — это программа! Карма — программа! «Не властны мы в самих себе». Гениально! И тогда само собой разумеется, что моя гипотеза вовсе не гипотеза — аксиома! Человек есть человек потому и постольку, поскольку в нём заложены три временные координаты!

Ренат восторженно носился по комнате, вдруг ему стало тесно, он кулаком распахнул дверь, с конским топотом пробежал по другой комнате, по веранде.

— Не властны мы в самих себе! — заорал он оттуда счастливо.

— А чего радоваться? — угрюмо спросил Матвей. — Чего же хорошего, что не властны?

Ренат вернулся в комнату, сел, немного успокоившись, напротив Матвея.

— Как всякий гений, ты чудак, — сказал снисходительно. — И рядом с тобой должен быть человек с умом средним, но дисциплинированным. То есть я. Иначе ты сам себя не поймёшь. Я не тому радуюсь, что мы в себе не властны. Если бы ты доказал, что властны, я бы точно так же был счастлив. Учёному безразличен знак открытия — плюс или минус, да или нет — ему важно знание само по себе и его значение. А значение знания, которое ты добыл, всемирно. Революционно.

— Ну а как же Мила? — вдруг сказал Матвей, никак не разделяя радости Рената.

— Что — Мила? — будто не понял он.

— Ей — то как теперь жить?

— Ну… ну, — растерялся Ренат, — это я, ей — богу, не знаю… Ну как — нибудь образуется…

— Вот я и спрашиваю: как образуется? — гнул своё Матвей.

— Да откуда мне знать! — крикнул Ренат раздражённо. — При чём тут она? При чём тут ты, я, дядя Коля?! Все мы в конце концов смертны! Речь о человечестве! Твоё открытие меняет судьбу человечества, его взгляд на себя, ты что, не понимаешь?! Это даже смешно, это картинка, достойная пера: сидит бухой гений в ватнике и талдычит про какую — то Милу, а сам только что цивилизацию перевернул!

Матвей пустил длинным армейским матюгом и резко пошёл к двери. Ренат кинулся ему на плечи, удержал.

— Ты псих! — кричал он радостно. — Ты классический гений — идиот! Два года назад, когда ты мне первый раз про свой план рассказал, я решил, что ты шизанулся. Каюсь — даже на книжной толкучке про тебя как анекдот рассказывал. Теперь я точно вижу — ты псих! Но и гений, вот что грандиозно!

Ренат обнял его, тянулся поцеловать. Матвей отпихнул его, пошёл прочь.

— Проспишься, приходи! — кричал Ренат вдогонку. — Ещё тяпнем, Нобелевский ты мой!

Пошёл снег — сначала неспешно, потом быстрее, быстрее и вдруг повалил густой, тяжёлый… Матвей остановился и почему — то оглянулся на свои следы — их засыпало, прятало на глазах. Так он и дошёл до дома, всё время оборачиваясь на свои исчезающие следы.

…Иван — Царевич с отцовским лицом. Волк в густой мягкой шерсти, с грустными глазами. У него на загривке — застывшая золотая Белка.