Пол Ди Филиппо - Странные занятия

В повисшей тишине музыка зазвучала жестко и чужеродно.

Все повернулись к нам с Кувалдой.

— Никогда не доверяй доброхотам, — сказал Кувалда.

Отражения цеплялись за клинок его ножа. Готов поспорить, я видел, как на кончике блеснула сверхновая, поселилась в мусорном кольце на пальце.

— Убери его, брат, слишком поздно.

— Ты никому не брат. А поздно или нет, зависит от того, чего ты хочешь.

Резкий тычок снизу вверх.

В этом поединке я схватил его правое запястье левой и сжал.

На стройке часто приходится поднимать тяжести, даже если ты — начальник.

Через несколько секунд он выронил нож.

— Как хочешь, Майк. И вообще, чтобы тебя завалить, нож мне не нужен.

Его пальцы у меня на горле — будто тиски робота. Я знал: еще несколько секунд — и он раздавит мне гортань.

Я нашарил рассекатель на поясе, сумел его отсоединить.

Прижал к его руке.

Нажал на спуск.

Кувалда попятился. Я уронил то, что осталось у меня в руке. В его лице застыло непонимание.

— Выходит, все сводится к лучшим инструментам… — произнес он и рухнул наземь.

Я отступил от хлынувшей к нему толпы. Увидел, как поднимает к губам рацию Холли, чтобы вызвать помощь… Она умеет сохранять спокойствие. Как я и говорил, она лучшая из всех, какие у меня были. Потом она бросила рацию в песок и побежала с остальными.

Я попытался заговорить, но вырвался лишь скрежет. Растирая горло, я поднял глаза.

Свирепо сияла одноглазая Кассиопея.

Время — водоворот, способный поглотить без остатка цивилизации, города, культуры…

Или людей.

Где теперь тот человек, который был так уверен в своих планах, своих убеждениях, в своем идеализме, так уверен, что благо многих перевешивает уничтожение единиц? Я гляжу в зеркало, но не могу его найти.

Кувалду увезли в больницу, и, лишившись центра притяжения, Брики распались на случайные компоненты, которыми были до того, как Кувалда выковал из них единое целое. Большинство выбрали лагеря для перемещенных и последующую жизнь в восстановленном Гарлеме. Остальные растворились, предпочли вернуться к голоду на улицах.

Проект катился под моим руководством, укрощенная колесница Кришны, слепая сила, уже раздавившая что могла. (Я думал, не уволиться ли — особенно если учесть постоянное безмолвное обвинение во взгляде Холли, — но понял, что бросить, не доведя до конца, не увидев плодов того, что уже причинило столько страданий, за что пролилось столько крови, будет бесконечно глупо.)

Однако когда проект завершился, когда первые из четверти миллиона человек, которые будут здесь жить, начали потихоньку заселяться в новые дома, я ушел из «ККГ». Мама Касс не сумела понять. Холли могла бы, но ей было все равно.

Я стал разыскивать Кувалду… и Зору. Я не знал, что скажу им, да это было и не важно. Я не мог их найти. Словно бы город их поглотил. Тогда я стал разыскивать таких, как Кувалда. Их я нашел. Они существуют в любом городе, большом или маленьком. Забытые мусорщики, за счет смекалки выживающие на утиле и обломках, на отходах и мусоре. И когда я нашел их, этих бриколеров…

То попытался искупить.

Перед вами темный двойник «Спондуликсов». И здесь тоже разношерстная компания неудачников придумывает, как объехать по кривой систему. Но в мире Рори Хонимена нет зла как такового, и в этом — огромная разница между его историей и трагедией Шенды Мур, обездоленной любовью.

Как указывает предпосланная рассказу цитата, я попытался воспроизвести или позаимствовать немного всеобъемлющего сочувствия Фила Дика к нелепому страдающему человечеству (с приправой Братьев Эрнандес). Надеюсь, я не посрамил его художественного или духовного наследия.

Мои познания о сантерии почерпнуты исключительно из книги Миджен Гонзалес-Уиппер «Сантерия: религия» («Хармони букс», 1989), за что приношу ей благодарность.

Может, стоит завести собаку… Собака — домашнее животное, постоянный спутник, тот, с кем нужно возиться — вдруг да поможет?

Но опять же — а если нет? Так трудно знать наперед, так трудно решиться.

Учитывая его уникальную ситуацию. Именно его бедствие. Его дополнительную меру мучений.

Привнеся неизвестный фактор в печальное уравнение своей жизни, он, возможно, окончательно запутает решение, и любой вероятный ответ навсегда окажется за гранью его способностей к философскому анализу. (Если предположить, что на вопрос в основе его жизни или жизни вообще кого-либо на свете в принципе существует ответ.)

Но без предварительной попытки — откуда взяться уверенности?

И все же: смеет ли он пытаться?

Сколь бы глупой ни казалась дилемма, она ставила его в тупик, и, по всей видимости, только его одного.

У других как будто подобных проблем не возникало.

Казалось, у всех знакомых Турмена Свона имеются собаки. У всех, с кем он ежедневно сидел в «Кофейне Каруна». (Слово «друзья» после столь кратного знакомства не шло на язык, хотя он и начинал понемногу воспринимать их так.) Шенда, Бадди, Чунг'эм, Син-Син, Верити, Вот-так-Виб… Все были собаковладельцами, все до последнего. Крупные собаки или шавочки, дворняжки или чистопородные, спокойные или гавкучие, сдержанные или резвые, лохматые или ухоженные — их собаки были всех мастей. Но одно, как заметил Турмен, у этих собак было общее: они были неразлучны с хозяином или хозяйкой, безоглядно преданы и сторицей воздавали за самое мелкое внимание.

Зовите это любовью за отсутствием менее аморфного слова.

Турмену немного любви не помешало бы.

Загремело дешевенькое радио в часах: не зная про бессонницу Турмена, дурацкий будильник включился понапрасну. Устройство было единственным предметом у него на тумбочке. Раньше тут стояла фотография Кендры и Кайла в рамке, но когда оборвались звонки и перестали приходить письма, он убрал снимок бывшей жены и сына в одинокий чемодан на верхней полке шкафа.

Турмен уже несколько часов лежал без сна, но не находил в себе сил встать с кровати. В последнее время он мало спал. С самой войны.

Войны, которая за столь короткий срок обрушила на него столько загадок, которая столь многое изменила — для него, во всяком случае.