Алексей Гребенников - Третий экипаж (сборник)

А туман внезапно снесло.

И смутно проявился вдалеке Столб.

Он торчал в северной стороне прямо, как луч прожектора или как ось Земли, но не сужался и не расширялся – просто торчал как серая ажурная башня, терялся в низком полярном небе. Неотчетливо доносились далекие перекаты – как медленный гром. Наверное, Красный червь, в изобилии кушая мышей, пукал от наслаждения, раскачивал чудесные полотнища северного сияния.

Добрая Ильхум вздохнула:

«Совсем загоняли моих зверей!»

От ее слов Келилгу блаженно замер.

«Как уследить за всеми?» – пожаловалась добрая Ильхум.

С укором посмотрела на Айю: «Теперь еще ты такая молодая, такая красивая гоняешься за моим сыном».

«Не догнала…» – страдал Мымскалин.

«Плакаль! Рыдаль!» – жужжали, смеялись гамулы.

А Ильхум еще строже посмотрела на невинного зверя Келилгу: «Отвернись!»

Налим Донгу тоже обалдел. Смотрел издалека-издалека. То глаза плавником протрет, то протез поправит, а перед ним всё равно – молодая, красивая. Ничего на ней нет, ну, совсем ничего, только черная коса через плечо – это от природы.

Герой уважительно произнес:

«Ты не корова, а очень даже».

Золотой дым понесло над тундрой.

Низкое огромное солнце выглянуло, пустило длинные лучи – от невидимого ледовитого океана до невидимых снежных гор.

«Накинь кухлянку!»

«Я боюсь! Там в кармане мышь!»

Добрая Ильхум совсем растерялась.

Хорошо, Кутха спит. Грустно посмотрела на красивую девушку: сама когда-то такой была! Черная коса в узелках.

Гамулы поняли, восторженно зашумели:

«Слив защитан».

Перевели обалдевшему Герою: дальнейшее обсуждение считаем нецелесообразным.

Девушка в это время села, скрестила ноги, женский стыд прикрыла пяткой, как делают скромные девушки. Из тумана с озера смутно выступили кожаные лодки сумеречных ламутов. Такое красивое раньше только один Билюкай видел, а теперь все могли. «Аффтара! Аффтара» – весело зажужжали гамулы. Самый маленький, байтов на сто, пискнул: «Модератор где?» И шепнул мышонку Икики, укрывающемуся в складках кукашки: «Тебе как другу скажу. Тайное скажу. Один старичок был. С красивой женой был, некоторых дочерей имел. Купаться пошел, пропал. Старуха пошла искать, пропала. Младшая дочь пошла, пропала. И так со всеми, Икики. Может, всех сказочный старичок с аппетитом съел, может, дед сендушный глупый увел в берлогу».

«Раскас жызненный!» – восторженно жужжали гамулы.

…………………………………

Киш открыл глаза и увидел покатый склон, полянку, аккуратно выстриженную мышами. Рядом, размазав по траве морошку и большой красный гриб, валялся, раскинув натруженные руки, пьяненький Кутха. Десяток оленных быков, выпучив глаза, восторженно смотрели в сторону Киша.

«Что это с ними?» – «Присматриваются». – «Зачем присматриваются?»

Икики не ответил. Может, не хотел.

Может, Кутха лежал слишком близко.

Правда, вид у Кутхи был самый простой.

Кукашка прожжена в нескольких местах, сзади прогрызена мышами.

Подошла Ильхум. Огорченно спросила: «О, Киш! Что творишь?»

Ответил: «Мама Ильхум, сам не знаю, что творю».

«Всю тундру свел с ума. Издали бегут смотреть».

Недоверчиво, с укором поджала губы: «Опять письмо тебе».

Киш глянул на заиленную кромку берега. Среди мышиных и оленных следов выделялись два слова:

…мне напишешь…

Спросил: «А новости есть?»

«О таком спроси Кутху. Сам спроси».

«Мама Ильхум, зачем принесла глиняный горшочек?»

«Это я давёжное вино принесла. Кутха проснется, спросит, а горшочек рядом».

Укорила: «Ты, наверное, рецепт от Билюкая не принес. Кутха совсем расстроится. Старый стал. На уме одно: пить вино и смотреть на красивое».

Покачала головой: «Стыд, стыд. Раньше звери жили без греха, любили тишину, жили с удовольствием. Потом пришли Дети мертвецов. Стали драться, воровать, подглядывать из-за угла, а зверям интересно, они тоже живые. Врать стали. Появится такая красивая, – странно посмотрела на Киша, – уткнется лицом в ладони, попа кругло отставлена, даже старый дурак, – горестно глянула в сторону Кутхи, – кричит: «Такую иметь буду!»

Возмущенно всплеснула руками: «Раньше все знали: брата кушать нельзя, сестру нельзя, маму. Даже племянника нельзя. Раньше считалось: на свою сестру не смотри. Как лунный свет, так красива, а всё равно – не смотри, отведи нескромный взгляд в сторону».

«Разве изменилось?» – тревожно спросил Киш.

«Раньше Кутха и Билюкай вместе работали. Упадет много снегу, Билюкай ездит верхом на куропатке, а Кутха лыжи придумал. Считалось так: чужому не завидуй, со следа не сбивай, запаса у белки не забирай – как белке зиму бедовать без запаса? Зверя Келилгу без дела не бей по мягким ушам. А еще такое, – сказала, удрученно сложив руки на кругленьком животе. – Вот самец найдет корень сараны вкусный и длинный, а другой корень маленький, сморщенный. Раньше жене нес вкусный и длинный, а теперь несет маленький, сморщенный. А вкусный отдает чужой самке. Ждет от нее поступков, каких раньше не было».

«Разве изменилось?» – еще больше встревожился Киш.

«Когда у народа Аху запасы большие, к ним тайком наведываются мыши четанаусчу, вы четанами их зовете. Не хотят работать. Но ведь это сам Кутха придумал. – Добрая Ильхум скептически поджала тонкие губы. – Ну ладно. Что сделаешь? Ну, пусть возьмут чищеной сараны, сухих ягод, вяленых грибов, кореньев, зачем посыпать общие запасы порошком тертого ядовитого корешка? Один плохой поступок ведет к началу многих других. И Дети мертвецов всех переполошили. Тундру пугают, вытаптывают ягель и морошку, спускают железные трубы в царство Билюкая, требуют тепла, будто в тундре должно быть тепло».

Укорила: «И вы… Зверя Келилгу мучаете…»

Весь день проговорили.

У медленного костра проговорили.

«Народ Аху – слабый, – призналась Кишу добрая Ильхум. – А задумывался как сильный. Сперва так и было: все трудились, строили норы, вместе любовались восходом солнца. Учитель писал «Книгу совести», дочь Учителя вязала носки. Собиратели целебных трав соревновались. А теперь друг у друга тащат, врут, Кутхе штаны прогрызли. Не желают делать запасы, желают заниматься спортом в Большой норе. У некоторых ни внешности, ни ума, да и шерсть с проплешинами, а о себе говорят – доктор».

Мышонок в кармане Киша вздрогнул.

И тут же заворочался, тяжело застонал Кутха.

От собственного стона очнулся, не протирая глаз, выпил половину горшочка, туманно спросил: «Где красивое?»

Не дождавшись ответа, упал в траву.

Добрая Ильхум объяснила: «Пьёт только давёжное вино. Нравится. От такого вина кровь сворачивается и сны такие, что Билюкай беспокоится».