Петер Жолдош - Возвращение «Викинга»

Несколько мгновений жду. Тихо. Отхожу назад по сглаженным временем и ветрами ступеням и втискиваюсь спиной в щель, держа лук на изготовку. Сверху мне ничто не угрожает из-за скалы, нависающей козырьком. Все внимание — за угол скалы, куда уходит лестница. Мгновенья напряженного ожидания. Шорох. Осторожные шаги. Натягиваю тетиву и… сердце чуть не обрывается. Из-за скалы появляется Тен. Увидев натянутый лук, отшатывается. Я, охнув, хватаю его за рукав и притягиваю к себе.

— В чем дело, Грегор? — спрашивает он, глядя на меня, как на рехнувшегося. В это время, задев его плечо, сверху падает булыжник. Тен хватается рукой за плечо и смотрит вверх.

— Прижмись спиной к скале! — он послушно прижимается. — Они получили приказ разделаться с нами, — шепчу я товарищу.

За поворотом лестницы послышались осторожные шаги. Воин, увидев нас, замахивается копьем, но моя стрела его опережает. Он сваливается в воду.

— Ничего не понимаю, — шепчет Тен.

— Тут и понимать нечего — нас хотят убить, — лихорадочно шепчу я Тену, настораживая лук, — возьми на всякий случай вон тот камень, надо же защищаться!

За скалой переговариваются. Идущие следом за первым воины тоже говорят полушепотом. Я спускаю тетиву, как только туземец появляется из-за угла. Падая, он увлекает вслед за собой и второго воина. Они падают на острые скалы и сползают в воду… Опять стало тихо. Через несколько секунд слышен голос наверху, прямо над нами. Ему отвечает другой, на лестнице, метрах в двадцати от нас.

— Что они говорят? — спрашиваю Тена шепотом.

— Этот, над нами, спрашивает: — все? Покончили? Тот отвечает: — не знаю, не вижу никого…

За углом опять слышны осторожные шаги. Я беру из рук Тена булыжник и, как только из-за скалы появляется голова туземца, обрушиваю на него удар.

— Остался один жрец, — шепчу я Тену, — нельзя допустить, чтобы он убежал в город… Позови его сюда… Скажи, что воин столкнулся со мною, и мы оба полетели вниз… говори быстро!

Тен что-то кричит жрецу. Тот отвечает. Тен снова что-то говорит… Проходит довольно долгая пауза. Наконец туземец подает голос. Тен переводит мне шепотом, что туземец спускается сюда…

Испытывал ли я угрызения совести после всего, что случилось? Конечно, на душе было очень тяжело. Но что нам оставалось делать? Поднять руки и обреченно ждать, пока нас пронзят копьями и похоронят в морской пучине?.. Я много раз убивал антилоп, свиней, обезьян. Я подчинялся установленному природой закону. Ведь не мучается угрызениями совести хищник, терзающий жертву! Я знал немало плоскоголовых, низких негодяев, которым я с удовольствием проломил бы голову, если бы не внутренний тормоз совести. Там прямой угрозы моей жизни не было…

Но уже схватка с преследователями на реке поставила вопрос иначе: тебя хотят убить — защищайся, как можешь! То же самое и здесь. С первого взгляда на верховного жреца я понял, что мы имеем дело с коварным и подлым человеком. Если учесть, что он еще и умен, то становится ясным, насколько опасен этот тип.

Я ищу оправдательные аргументы. Конечно, Мазу приказал нас убить. Он чует своим звериным нюхом нежелательный для него поворот событий. Он еще не знает, в чем конкретно заключается этот поворот, но уже действует, руководствуясь примитивной логикой хитроумных негодяев: все, что плохо для противника, — хорошо для себя. Что ему стоило отдать приказ на убийство? Абсолютно ничего. В то время как ликвидация двух «братьев» — это очень полезно, поскольку уменьшает силу «братьев» и вгоняет их в страх; а страх, как известно даже первобытным, плохой помощник в делах.

Интуиция — великое дело. Уходя утром из дворца, я захватил с собой лук, чем немало удивил друзей. Я и сам не знал, зачем он мне нужен. Взял — и все. Было нечто непреодолимое в этом решении. Я объясняю это четырьмя годами жизни в джунглях, где условия первобытной среды разбудили в глухих уголках моего мозга реверсивные возможности. Если бы я не сделал этого, сейчас нашими бездыханными телами распоряжались бы подводные морские течения и рыбы.

Правда стремится к простоте. Но в моих самообвинениях эта простота делает правду неубедительной. Я вновь и вновь прокручиваю в своем сознании диск неумолимой логики, отрицающей насилие. Нравственная проблема хищника и жертвы действительно проста. А как быть с этими несчастными, которым я ничего плохого не сделал до этой роковой минуты? Они мне — тоже, пока не получили приказ своего владыки. Никто из них не поставил под сомнение повеление вождя. По крайней мере, мне это неизвестно. Они были исполнителями чужой воли. Я защищал свою жизнь. На стыке двух этих правд произошла трагедия. Так что же, всю жизнь казнить себя? Кто же выиграл в этой трагедии? Мазу потерял своих подручных, подручные потеряли свои жизни, я потерял нечто очень важное в своей душе… Все потеряли. Что с того, что потери потерям рознь!

Мы долго сидели над пропастью, опираясь спинами о скалу. Тен все время смотрел в темную воду пролива. Я сидел, прикрыв глаза. Ничто больше не нарушало тишины, кроме плеска волн.

— Мы не можем сказать остальным, что произошло, — нарушил молчание Тен, — они не поймут этого. Я понял, что нам угрожала смерть, когда увидел в руках жреца веревку… Когда хотят скрыть убийство, к трупам привязывают камни и бросают в воду. Наши парни никогда бы не узнали, куда мы исчезли…

— Мазу может спросить нас, куда девались воины и жрецы.

— Мы шли порознь. Нам не было никакого дела до воинов и жрецов, которые шли сами по себе по своим делам. Вот так и будем отвечать, мне понравилась и удивила решимость Тена и его четкая логика.

— Мертвые, конечно, всплывут, — сказал Тен, — мы теперь должны торопиться с подрывом.

— Ну, делитесь впечатлениями! — Марк был настолько «приподнято весел», что не замечал нашей бледности. Ссадина на плече Тена ни о чем не говорила — как-никак, по скалам лазали!

— Надо будет заложить взрывчатку под четыре скалы, — говорю, стараясь мобилизовать все свое самообладание. Тен тоже держится спокойно, правда, часто устремляет взгляд в темноту. Но это никому не дает повода приставать к Тену с глупыми вопросами. Устал человек, это же ясно! Нашим друзьям, заряженным идеей возвращения, хочется вытянуть из нас побольше информации, они требуют обстоятельного ответа.

— Обвал закрывает внешнюю горловину пролива, — говорит Тен, — масса породы не очень велика. Сделать проход не составит проблем.

Я решаю объяснить подробнее. Подобранным на земле кусочком известняка рисую на каменном полу схему пролива и место, где лежит обвал. Указываю примерные места, где надо заложить четыре заряда взрывчатки. Ширина пролива в этом месте — до тридцати метров. Глубина залегания обвала, по прикидке, метров десять. Долбить шурфы для взрывчатки не придется — ее можно опустить в расселины между скалами и взорвать электрическим детонатором. Взрывчатки должно хватить на то, чтобы взорвать примерно десять тысяч тонн породы. Я вижу темную толщу воды, на дне среди скал течение шевелит руками убиенных…