Дэвид Клири - «Если», 1996 № 12

Кое-что ему действительно удалось выяснить. Правда, с автором «Зомбификации» встреча явно не получилась: дверь в квартиру не открывали, по телефону отвечал исключительно автоответчик. Да и с автором знаменитой «Мумии» тоже произошла осечка. Когда Герчик, полный надежд, в августе прилетел к нему в Красноярск (эту дикую командировку я подписал скрепя сердце), оказалось, что Лазарчук почти не помнит своего рассказа трехлетней давности: написал и написал, какие еще могут быть разговоры? В общем, полный тупик, пустой номер. Зато Герчик раскопал накладную, связанную с ремонтом сталинской надгробной плиты. Ремонт в самом деле был. Плита треснула, ее пришлось заменять на новую. («Ну и что? — сказал я. — Обычные реставрационные работы»).

А еще он установил, что «Тибетская операция» НКВД действительно проводилась. Как ни странно, в этом ему помогло участие в нашей Комиссии. Инцидент, которым мы занимались, произошел на окраине одной южной республики (извините, независимого дружественного государства, как сейчас принято говорить). До Тибета и прочих дел оттуда было рукой подать. Мы имели полное право заниматься историческими изысканиями. Я написал заявку. Допуск в архивы был получен на Удивление быстро.

Главным же результатом розысков, красных от бессонницы глаз, часов, проведенных в бумажной пыли архивов, бесконечного уламывания Несговорчивых сотрудниц спецхрана было то, что у нас, наконец, появился живой свидетель.

Хорошо помню утро, когда Герчик ворвался ко мне с этим известием. Я как раз приехал из Лобни и, преодолевая зевоту, потирая налитые чугуном виски, листал протоколы вчерашнего заседания. Ночью у меня было одно странное происшествие. Сплю я, вообще-то, прилично, проваливаюсь до звонка будильника, но как раз в тот день, наверное, где-то часа в три утра, я проснулся, как будто меня сильно толкнули, и сквозь открытую форточку услышал мерный тугой скрип гравия на дорожке. В саду кто-то двигался. Это была не собака, хотя бродячих собак в поселке расплодилось великое множество. Это, безусловно, был человек — прошел вдоль клумбы, и застонали на крыльце прогибающиеся половицы.

Больше всего я боялся, что проснется Галя. Женщины в таких ситуациях либо хватают за руки, мешая действовать, либо требуют вызвать милицию. К счастью, Галя сегодня спала на втором этаже. Я тихо спустился вниз и взял с полки у двери легкий топорик. По другую же сторону двери кто-то стоял. И не просто стоял, а тяжело, как медведь, перетаптывался. Терлись друг о друга края досок, шаркал половичок, видимо, сминаемый каблуками, а сама дверь подрагивала, точно ее ощупывали: отходил дерматиновый валик, побрякивал неплотно прижатый засов.

— Кто там? — негромко спросил я.

Звуки на мгновение прекратились. Человек замер. Так мы и стояли некоторое время, разделенные дверью. Он снаружи, а я внутри, сжимая топорик. Страха у меня совсем не было, но я слышал сопение, будто прорывающееся сквозь воспаленное горло — хрипловатое, мокрое, побулькивающее дифтерийными пленочками, и я чувствовал душный холодный запах, исходящий от ночного пришельца. Я тогда еще не знал, что это за запах, но когда рано утром, чтобы опередить Галю, открыл наружную дверь, то увидел комья влажной земли, рассыпанные по крыльцу, полусгнившие корешки, ошметки рыхлого дерна и в одном из них след, как будто от босой пятки.

Землю с крыльца я смахнул и Гале ничего не сказал. Настроение У меня испортилось совершенно. Я зверски не выспался, просидев до утра на кухне с топориком. И поэтому — к разочарованию Герчика — восторгов его насчет свидетеля не разделял, даже не сразу сообразил, о чем, собственно, речь, а когда сообразил, спросил довольно уныло:

— Ты в этом уверен?

— Абсолютно, — прошептал Герчик мне на ухо. — Селиванов Василий Григорьевич, помните подчеркнутую фамилию?

— Кажется, помню…

— Так вот, он жив, — сказал Герчик. — Персональный пенсионер, поселок Лыко Ростовской области, от Ростова на электричке, потом местным автобусом. — Он прищелкнул пальцами и деловито спросил:

— Ну что, я еду?

— Только без фанфар, — сказал я после некоторого раздумья.

Честно говоря, мне не хотелось его отпускать. Не то чтобы я действительно всерьез чего-то боялся, но, по-видимому, сказывалась политическая обстановка тех дней: я все время пребывал в состоянии некоторой настороженности — когда ждешь, что на тебя вот-вот что-то обрушится. И обрушиваться, вроде бы, нечему, а все равно плечи сутулятся. Добавляло тревоги и неприятное происшествие в Лобне. Я тогда еще не увязывал его с нашим неофициальным расследованием, но осадок в душе оставался, спокойствия не было, и я дергался по пустякам, предчувствуя неприятности.

Разумеется, некоторые меры предосторожности мы приняли. Как уже говорилось, о Мумии в моем кабинете не произносилось ни звука. Уходили на шумный бульвар, где прослушивание, по-видимому, исключалось. Или — шепотом, как сейчас, на ухо друг другу. Одно время Герчик пытался писать мне записки, которые тут же сжигал. У нас целый день в комнате стоял запах паленой бумаги. И в конце концов я запретил ему это делать: подозрительно, и к тому же не хватает нам пожара! Вот будет скандал — пожар в «Белом доме»! Возникал и вопрос, а где, собственно, держать папку? Оставлять ее дальше в архиве Комиссии было рискованно. Архив открытый, наткнуться на нее может кто угодно. Спрятать в камере хранения на вокзале, зарыть в землю? Или, может быть, временно схоронить у какого-нибудь надежного человека? Ерунда, это все отдавало страстями дешевых шпионских романов. Я чувствовал, что не следует пользоваться никакими книжными ухищрениями. В прошлый раз (когда были первые обыски) нас спасла именно святая наивность. Попытайся Мы тогда специально спрятать папку, ее бы непременно нашли. Ну и в Данном случае, вероятно, следует сделать то же самое.

Я неоднократно пытался втолковать это Герчику: с профессионалами можно бороться только непрофессиональными методами. Наша сила лишь в том, что мы становимся непредсказуемыми. К сожалению, Герчик, по молодости, никак не соглашался со мной. Он считал, что Именно настоящего профессионализма нам и не хватает. Можно все Просчитать, аккуратно продумать, предусмотреть все опасности. В общем, есть одно место, вы только доверьтесь мне, Александр Михайлович! Глаза у него блестели. В итоге, я просто махнул рукой. Делай, что Хочешь. Пусть я даже не буду знать, где она спрятана. Может быть, он прав, так будет надежнее.

— Не волнуйтесь, шеф, все будет в порядке, — твердо сказал он.

Тут же запихал папку в портфель и уехал с ней на вывернувшем трамвае.

Больше я никогда этих документов не видел. Если бы я тогда знал, чем все это закончится, если бы я хоть в малейшей степени прозревал трагическую суть предстоящего, я бы, наверное, своими руками отдал эту папку Грише Рогожину. Нате, жрите, делайте с ней, что хотите, шантажируйте, устраивайте себе карьеры, продавайте, обменивайте на сиюминутные политические победы. Об одном только прошу: не трогайте человека!