Иван Ефремов - Румбы фантастики. 1989 год

— Ну, Макс, — смущенно улыбнулся Несхепс. — Вы всегда излишне конкретизируете. Мы все уважаем нашу Джулиану, этикет, наконец…

— Этикет — нечто преходящее, — пророкотал Штенгер. — Было время, когда за прелюбодеяние карали так, что и подумать страшно, — к примеру, Дракула, господарь Влад Цепеш. А через пару сотен лет даме из высшего общества считалось в высшей степени неприличным не иметь любовника. Не бойтесь быть самим собой, мой застенчивый друг. Философия за вас. Вся история человечества — это потуги скота скрыть свое скотство более или менее удачными способами. И тот социум, что не скрывал своего скотства, как правило, добивался больших успехов в различных областях.

— А чем кончал такой социум? — поинтересовался я.

— Скотством, Алехин, скотством, — мило улыбнулся Штенгер. — То есть тем, с чего начинал, что поддерживал, к чему стремился.

— Мне попался на дороге броне-вик, — сказал я. — Жуткая, знаете ли, картина.

— Об этом и говорить не стоит, — отмахнулся Штенгер. — Сборище самоотверженных идиотов, считающих, что только им известны рецепты борьбы за всеобщее счастье. Во все времена хватало самоуверенных и самозваных благодетелей. Можем ли мы упрекать вурдалаков?

Я насторожился.

— Можем, — сказал Несхепс. — Мне что-то не нравится, когда мне хотят перегрызть глотку.

— А если кому-то не понравится ваша привычка спать с бабами и он начнет гоняться за вами с пулеметом?

— Это разные вещи.

— Это одно и то же. В обоих случаях речь идет об образе жизни. Модус вивенди, учено говоря. Нелепо порицать кого-то только потому, что его привычки противоположны вашим.

— А когда меня едят — это лепо?

— И вы ешьте. Он вас, а вы его. Тем самым вы увеличите энтропию скотства и придете к нашей сияющей витрине, то бишь вершине, заветной цели — Абсолюту Скотства… Ну что ж, мне пора. До встречи!

Он раскланялся, подхватил Риту и исчез за углом. Наступила неловкая тишина.

— Все-таки большого ума человек… — сказал Несхепс.

Красавица Джулиана выразила свое мнение о Штенгере в весьма ядреных выражениях.

— Но в одном он прав, — заявила она. — Все вы скоты, за исключением кастратов и импотентов.

— В чем же дело? — сказал я. — Создайте новое учение — «К совершенству через усекновение». Противовес. Скотство и антискотство.

— Блядво! — сказала она, характеризуя меня.

Я пожал плечами.

— Все равно не поможет, — смущаясь, сказал Несхепс. — Усекновение не поможет. Пить будут, драться…

— Пьяницы и драчуны меня не интересуют, — заявила Джулиана. — Не могу я смотреть на вас, кобелей, надоело…

Глядя на нее, зверски красивую, я подумал, что, вероятнее всего, ей очень не везет, несмотря на красоту, а может, именно благодаря красоте…

Джулиана поднялась, небрежно кивнула нам, села в длинный роскошный автомобиль, и он рванул с места, словно пришпоренный конь.

— Господи, какая женщина! — Несхепс печально смотрел вслед.

— Да, — искренне сказал я. — Скажите, у вас всегда так тихо?

— Покой и тишина. Постойте, «у вас»? А сами вы откуда в таком случае?

— Из-за Мохнатого Хребта, — уже привычно сказал я. — У нас там все другое, не как у вас.

Судя по его лицу, ему очень хотелось наброситься на меня с вопросами, но деликатность не позволила. Тихий он был, скромненький, как монах первого года службы.

Потом-то они обвыкаются, монахи…

— Вы мне не подскажете, где отель «Холидей»?

— Это за углом, через площадь, еще три квартала и налево.

Напротив нас остановилась машина, водитель опустил стекло и укоризненно показал на часы. Несхепс заерзал:

— Вот незадача, совсем забыл. Вам ведь все равно в «Холидей», вы бы не могли…

— Что?

— Передать чемодан, вот этот, маленький совсем.

Он так смущался, ерзал и хрустел пальцами, что я торопливо кивнул:

— Хорошо. Кому передать?

— Господин Робер, семьсот пятнадцатый номер. Он знает, скажите, что Несхепс просил.

Мы раскланялись. Он сел в машину и укатил, я подхватил чемодан и пошел в отель. Свернул за угол. Посреди улицы стояла худющая гнедая лошадь и мотала головой, а на лошади мешком сидел рыцарь в помятых, тронутых ржавчиной латах и пялил на окружающее шальные глаза. Он опирался на длиннющее копье со ржавым наконечником. Вид у рыцаря был жалкий и унылый.

— Эй, ты не из донкихотов бу-дешь? — окликнул я, примерившись, как увернуться от копья, если он вдруг рассердится.

— Да нет, — сказал он равнодушно. — Совсем наоборот. Я Граальскую чашу ищу, вот только куда-то не туда заехал. Дома чумовые какие-то, люди не те, и дорогу показать никто не может, только зенки пялят. Ты дорогу не знаешь?

— Нет, — сказал я. — А найдешь свою чашу, что сделаешь?

— Пропью, что за вопрос? — сказал он мечтательно. — На баб промотаю, иначе зачем искать-то? Это ж одно золото сколько потянет, а если еще камни выколупать и в розницу… Считать страшно. Едем со мной, а? Мне оруженосец нужен. Мой сбежал. Вино тут, знаешь, бесплатное, бабы чуть не телешом ходят, вот он и клюнул, молодой еще. Вот и отстал. Поехали, а? Пару камушков уделю.

— Нет, спасибо, — сказал я.

Он плюнул, заорал на лошадь, ударил ее ржавыми шпорами. Кляча нехотя затрусила, непристойно задрав хвост и роняя на мостовую катыши. А я пошел дальше.

Чемодан для господина Робера тяжелел с каждым шагом. Свинец в нем, что ли? Нет ничего удивительного, что Несхепс постарался от него отделаться. Ох уж эта моя покладистость…

Вот и «Холидей», дотащил наконец, ай да Алехин! Возле парадного входа мощно урчал огромный грузовик с откинутыми на все три стороны бортами. В кузове, на блестящем поцарапанном железе, навалом лежали длинные узкие ящики с неизвестной маркировкой, которую я на всякий случай постарался запомнить. Марку грузовика я не смог определить. Исходившие от него тысячу раз знакомые запахи бензина и нагретого солнцем (черт, солнца-то нет!) железа действовали успокаивающе. Особенно если зажмуриться — нет никаких заколдованных мест, прорвавшегося в наше пространство куска иномерного, а также могущественных пришельцев с неподвижных звезд…

Я открыл глаза, обошел грузовик и вошел в широко распахнутые стеклянные двери, припертые, чтобы не закрылись, прозаическими деревянными клиньями. Что-то привезли. Или увозили. Что можно возить в таких ящиках?

В роскошном холле, по-купечески просторном и пышном, было тихо и пусто. За лакированной стойкой нет портье. На длинной черной доске поразительно много ключей — либо подавляющее большинство постояльцев дружно гуляет в эту пору, либо, что не удивительно, стоит мертвый сезон.

Я с удовольствием поставил на блестящий паркет оттянувший руку чемоданчик и подошел поближе. Номеров здесь четыреста, а пустых гвоздиков — штук десять. Я перегнулся через стойку и потрогал пальцем первый попавшийся ключ. На пальце осталась серая пыль. Даже лучше, что здесь тихо и малолюдно, среди шума и гама мы только бьем морды и стреляем, занимаясь показной стороной нашей профессии, а думается лучше всего в тишине…