Айзек Азимов - Второй Фонд

Он пытался овладеть собой и мысленно вернуться в прошлое. Каким он был, прежде чем Мул обратил его из твердолобого демократа? Это было трудно вспомнить. Он не мог определить свою тогдашнюю психическую сущность. Он не мог разорвать жесткие связи, которыми эмоционально был соединен с Мулом. Размышляя, он вспомнил, что однажды пытался убить Мула, но, даже напрягаясь до предела, Генерал не мог вспомнить сразу свои тогдашние эмоции. Это могло быть и самозащитой его мозга, но при одной лишь смутной догадке о том, какими они могли быть, не осознавая деталей, а только охватывая их направление, — он чувствовал, как внутри у него все холодеет.

Что, если Губернатор контролирует его разум?

Что, если неосязаемые психические щупальца Второго Фонда проникли в эмоциональные трещины его мозга, раздвинули их и вновь соединили?..

Сначала не было никакого ощущения. Не было ни боли, ни психического потрясения — ни даже ощущения разрыва. Он всегда любил Мула. Если и было какое-то время, задолго до этого — пять коротких лет могут быть долгими, — когда он думал, что не любит его, что ненавидит его, то это была только ужасная иллюзия. Мысль об этой иллюзии смутила его.

Но не было никакой боли.

Неужели при встречи с Губернатором это повторится? И все, что было прежде — вся его служба Мулу, все его жизненные установки — присоединится к смутной мечте из другой жизни, которая содержится в слове «Демократия»? Мул ведь тоже только мечта, и Притчер будет предан только Тазенде…

Он резко отвернулся.

К горлу подступил резкий рвотный спазм.

И тут его слух разорвал голос Ченниса:

— Я думаю, мы у цели, Генерал.

Притчер снова повернулся. Старейшина молча открыл дверь и стоял на пороге с достойным и спокойным уважением.

Он сказал:

— Его Превосходительство Губернатор Россема от имени Правителей Тазенды рад передать свое разрешение на аудиенцию и просит вас войти к нему.

— Да, конечно. — И Ченнис рывком затянул ремень и поправил россемианский капюшон над головой. Притчер стиснул зубы.

Это было началом настоящей игры.

Наружность Губернатора Россема не была грозной. Во-первых, он был с непокрытой головой, и его редеющие, светло-каштановые с проседью волосы придавали ей мягкость. Костлявые надбровные дуги нависли над глазами, и те, сидящие в тонкой сети отступивших морщин, смотрели изучающе. Свежевыбритый подбородок был мягким и маленьким. И любой псевдоученный-физиономист, глядя на это лицо, назвал бы его «слабым».

Притчер старался избежать его взгляда и смотрел на подбородок. Он не знал, поможет ли это — если вообще что-то сможет помочь.

Высокий голос Губернатора звучал равнодушно:

— Добро пожаловать на Тазенду. Мир вам. Не голодны?

Его рука — длинные пальцы, узловатые вены — почти царским жестом указала на П-образный стол.

Они поклонились и сели. Губернатор сел с внешней стороны основания П, они с внутренней, вдоль обеих ответвлений сели в два ряда молчаливые Старейшины.

Губернатор говорил короткими, обрывистыми предложениями, хваля еду — импорт с Тазенды. И в самом деле, она была лучшего — хотя и не намного — качества, чем грубая еда Старейшин. Ругал россемианский климат, из-за которого космическое сообщение было сложным и нерегулярным.

Ченнис говорил мало, Притчер вообще молчал.

Затем трапеза была окончена. Небольшие тушенные плоды съедены, салфетки использованы и убраны — и Губернатор откинулся в кресле.

Его маленькие глазки сверкнули:

— Я навел справки относительно вашего корабля. Естественно, я бы хотел, чтобы о нем позаботились должным образом. Мне сказали, что его местонахождение неизвестно.

— Действительно, — спокойно ответил Ченнис. — Мы оставили его в космосе. Это большой корабль, приспособленный для длительных путешествий даже во враждебных районах, и мы решили, что, приземлившись здесь, можем вызвать сомнения относительно наших мирных намерений. Мы предпочли приземлиться одни, безоружными.

— Дружественный акт, — прокомментировал Губернатор, без уверенности. — Большой корабль, вы говорите?

— Это не военный корабль, Ваше Превосходительство.

— Э… хм. А откуда вы прилетели?

— Небольшой мир в секторе Сантанни, Ваше Превосходительство. Возможно, вы не знаете о его существовании из-за его незначительности. Мы заинтересованы в установлении торговых отношений.

— Торговых, вот как? И что у вас есть на продажу?

— Машины любых типов, Ваше Превосходительство. В обмен на съестное, лес, руды…

— Э… хм. — Казалось, Губернатор сомневался. — Я мало в этом разбираюсь. Наверное, можно договориться о взаимной выгоде. Наверное, после того как я детально проверю ваши мандаты — для большей информации, которая понадобиться моему правительству, прежде чем оно сможет перейти к делу, — и после того как я осмотрю ваш корабль. Желательно будет, чтобы вы отправились на Тазенду.

Ответа не последовало, и тон Губернатора стал прохладнее.

— В любом случае, мне необходимо осмотреть ваш корабль.

Ченнис сдержанно произнес:

— К сожалению, в данный момент корабль ремонтируется. Если Ваше Превосходительство не против дать нам сорок восемь часов, то он будет в вашем распоряжении.

— Я не привык ждать.

Впервые Притчер встретил пристальный взгляд Губернатора, глаза в глаза, и чуть не задохнулся. На мгновение у него было ощущение утопающего, но потом он оторвал взгляд.

Ченнис не дрогнул:

— Корабль не может приземлиться за сорок восемь часов, Ваше Превосходительство. Мы здесь, и мы безоружны. Можете ли вы сомневаться в наших честных намерениях?

Долгое молчание, и потом Губернатор сердито сказал:

— Расскажите мне о мире, из которого вы прилетели.

Это было все. С этим обошлось. Больше неприятностей не было. Губернатор, выполнив свои официальные обязанности, явно потерял интерес, и аудиенция на этом полностью закончилась.

И когда все закончилось, Притчер, вновь оказавшись в своих апартаментах, тщательно изучил себя.

Осторожно, сдерживая дыхание, он «почувствовал» свои эмоции. Определенно ему казалось, что никаких изменений с ним не произошло, но почувствовал бы он какие-нибудь изменения? Разве он чувствовал изменения после обращения Мулом? Разве все не выглядело естественно? Как должно было быть.

Он экспериментировал.

Четко осознав цель, он огласил криком тихие пещеры своего разума. И этот внутренний крик звучал так:

— Второй Фонд должен быть обнаружен и уничтожен!

И эмоцией, сопровождавшей этот крик, была подлинная ненависть. И под ней почти не было неуверенности.

И потом в его сознании слово «Мул» заменило фразу «Второй Фонд». И от простой этой эмоции у него сперло дыхание, а язык омертвел.