Андрей Годар - Под тенью феникса

Что случилось с мамой и сестрой, я, конечно, понимал, хотя и не верил в это совершенно. Ну, точнее, тогда я так не думал, но, если бы не понимал, то наверняка начал бы ходить и искать их тела. Но я этого не сделал. Даже не представляешь, сколько раз потом винил себя за это, как часто они приходили ко мне во снах и чего-то хотели, требовали… Но тогда я просто настолько испугался, что был готов слепо надеяться на то, что это всё одно большое недоразумение, которое вот-вот уладится само собой. Что мама и Дженни уцелели и ушли отсюда, и где-то в другом месте сейчас им хорошо и спокойно, и они скучают по мне и скоро заберут меня к себе. Конечно, именно так и будет, ведь они не могут, просто не способны превратиться в обгоревшие куски мяса. Так не бывает, этого не может быть! С ними со всеми, и с папой тоже, сейчас наверняка всё хорошо, они нашли другую машину и вернулись домой, и сейчас ждут меня там и волнуются. Нет, всё-таки я в это ни на грош не верил, но надеялся всей душой, и надежда эта была простой и понятной. Я вылез из кустов, вытер листьями брызги рвоты с рук и коленей и пошёл назад.

Возвращался я куда медленнее и спокойнее, чем шёл к церкви, но спокойствие это было в порядке прострации, полного опустошения. Теперь я уже понимал, что эти люди, которые то тут, то там лежали на дороге и возле неё, совсем не спали. Я старался на них не смотреть. Вот знаешь такие детские страхи, когда смотришь какой-то дурацкий фильм или читаешь книгу про покойников, то всё время ждёшь того, что они начнут оживать и гоняться за тобой? Так вот этого совершенно не было. После такого количества тел они были страшны уже не тем, что могут ожить, но тем, что сами по себе были мертвее мёртвого. Тем, что улыбающиеся люди превратились в мясо, в головешки, в ошмётки, которые уже никогда не шевельнутся – даже для того, чтобы напугать тебя до потери пульса. Думая об этом, безумно хотелось плакать навзрыд, но делать это уже давно было нечем, слёзы закончились, и пересыхающие глаза слегка покалывало, так что приходилось тереть их пальцами.

Место, где сидела страшная женщина, мне почти не запомнилось, поэтому, чтобы наверняка не встретиться с ней, добрую треть пути я прошёл по соседней улице. Слава Богу, планировка у нас была очень простая, и заблудиться в этом районе было сложно даже семилетнему пацану. На соседней улице было так же страшно как и на нашей, как и везде. Однако именно на ней мне впервые этой ночью повезло: я увидел валяющийся у обочины детский велосипед. Ярко-розового цвета, с ослепительно белыми покрышками, он будто изо всех сил старался попасться мне на глаза в поисках нового хозяина. Подняв его, я понял, что велосипед как раз приходится мне впору, разве что седло было поставлено высоковато. Теперь, даже с учётом того, что приходилось постоянно объезжать завалы, я двигался к дому гораздо быстрее. Конечно же, возле дома, точнее, того что от него осталось, меня никто не ждал. За всё то время, что меня не было, здесь абсолютно ничего не изменилось, и не изменится больше, наверное, уже никогда.

Безумно хотелось есть – настолько, что желудок, казалось, втягивался сам в себя и грозил вывернуться наизнанку. Это ощущение стало невыносимым и чувство голода очень кстати заставило все остальные мысли отступить на второй план, иначея, наверное, там бы и сошёл сума.

А где я всю жизнь до этого брал еду? Исключительно в холодильнике. Значит, нужно было искать холодильник.

Удивительно, что эта мысль не пришла мне в голову раньше, видимо для неё просто не было места.

Кухня нашего дома оказалась погребена под упавшей стеной, и в поисках доступного холодильника я проехал вдоль нескольких соседних домов. Найти его было нетрудно, впереди из кучи кирпича торчал один такой белый красавец, раза в полтора больше нашего. Его стенки были измяты и в двух местах даже пробиты, но всё равно он возвышался и манил к себе как прекрасный монумент.

Дверь где-то на треть своей высоты была присыпана мусором, который я разбрасывал руками и ногами, чтобы скорее добраться до содержимого. Когда я открыл дверь, изнутри под ноги посыпались бутылочки с соусами и всякая пластиковая мелочь. В темноте было не разобрать, что именно лежит на полках, так что я запустил руку и к своей великой радости нащупал несколько пузатых пакетов с холодными бургерами. Я сразу же вынул один, не без труда разорвал его зубами и откусил большой кусок холодной булки с котлетой. Боже, какой он был вкусный! Застывший соус и вязкий жир прилипали к зубам, но это было самое замечательное кушанье на свете. Я буквально пожирал этот бургер, и так жадно, что уже на третьем куске подавился, дальше ел спокойнее.

Окончательно успокоился только когда слопал две штуки, аж в животе резануло. Ну просто чтобы ты представлял – это были такие здоровые бутерброды грамм по триста или четыреста, одной штуки взрослому человеку хватает. После этого так спать захотелось, что уже больше ни о чём не думал. Вытянул из завала плед, что заприметил еще раньше, нашёл место потеплее, завернулся и уснул.

Помню, спал до упора, сколько мог. Было неимоверно холодно. Чуть не так шевельнёшься, и на пледе уже образуются складочки, куда начинает задувать холодный воздух, и ты снова и снова кутаешься, как можешь, плотнее. Когда сон уже совсем прошёл, начал думать о том, что случилось вчера, и разревелся. Плакал уже почти всухую, только сначала слёзы были, а потом уже так, просто голосом и всё. Потом лежал и жалел себя, пока эта жалость не закончилась, как и слёзы. Дальше лежал уже просто так: без мыслей, без чувств, вообще без всего, как бревно. Знаешь, мне очень хорошо запомнилось это состояние, когда ничего в голове не происходит, вроде как чистое поле получается, где можно вырастить или построить вообще всё, что угодно. Часто к нему обращаюсь и по сей день.

Так вот лежу я, значит, некоторое время, и в какой-то момент медленно начинают приходить мысли, одна за другой. Город уничтожен, родителей нет, никого из знакомых тоже нет. Значит, нужно ехать к бабушке в Остин. Мне у неё всегда нравилось, и ещё она к нашему приезду всегда пекла целую кучу вкусного печенья. Папа почему-то бабушку не любил, и называл её «old hag», за что мама на него очень обижалась. Но бабушка очень любила меня, и, наверняка, будет очень рада, если я приеду к ней в гости.

Как долго нужно ехать до Остина я понятия не имел, помнил только, что когда мы ехали машиной, то после заправки начинались скучные однообразные поля и я совершенно терял чувство времени и расстояния, а ещё часто засыпал, и будили меня уже когда машина стояла у дома. Я понимал, что до Остина ехать очень далеко и, возможно, на это придётся потратить полдня или даже день, но это нисколько не пугало, а даже в какой-то мере подзадоривало. Ну, ты не знаешь, а на самом деле от