Эдуард Кондратов - Десант из прошлого

Андреев пожал плечами. Конечно, глупо было бы пытаться обращать упрямого немца в свою веру. Не затем он здесь.

— Вот что, господа, — сказал он решительно. — Я пришел к вам за помощью. Можете ли вы что-нибудь сделать для освобождения «Иртыша»?

Брэгг покачал головой.

— Я, конечно, поговорю в Высшем совете, только… Вряд ли это поможет. Странная штука — наш совет. Формально — главный законодательный орган. А фактически — бессмысленная говорильня… Так что на совет надежда плоха. Надо что-то придумать. Может быть, поговорить с президентом?

Ульман презрительно фыркнул.

— С Карповским? Самое пустое занятие. Лучше с Гейнцем. Он хоть деловой человек. Впрочем» и это бесполезно. Тут какая-то политика, я уверен. И, очевидно, не слишком чистая.

Брэгг заговорщически скосил глаза.

— Курт в своем амплуа. Кстати, в оценке нашей республики он сходится с вами, господин Андреев. Считает, что все это — гигантская авантюра, только не может понять, какая. А в президенте и его помощниках подозревает чуть ли не жуликов.

— Неправда, — возразил Ульман. — Думаю, что нам повезет, если они окажутся просто жуликами. Боюсь, что-нибудь похуже.

Андреев был сбит с толку.

— И несмотря на это, вы им служите? Где же логика? Ульман поднес к губам сигарету, выпустил струйку дыма и только тогда ответил:

— Я же сказал вам: не все ли равно, кому мы сегодня, как вы выражаетесь, служим? Да и какое мне дело до них? Грязная история, вижу. Но у меня нет ни малейшего желания быть мусорщиком. Пусть возятся в грязи, кому это нравится. Я разрабатываю принципиальные схемы ионолетов, а остальное меня не касается. Главное — установить четкое разграничение функций. И успокоиться.

Он взглянул на Андреева.

— Кстати, мы ведь тоже работаем в конечном счете для людей. Вне зависимости от карповских и гейнцев.

— Послушайте, — задумчиво произнес Брэгг, поглаживая худую пергаментную щеку. — Почему вы оба так ожесточены? Не преувеличиваете ли вы изъяны благословенной республики Фрой? Мне начинает казаться, что в вас говорит не столько стремление к объективности, сколько обида ущемленного индивидуума…

— То есть? — вскинул брови Ульман.

— Пожалуйста, объясню. Господина Андреева насильно поселили на острове, и он не может, конечно же, чувствовать к республике симпатии, — продолжал Брэгг, — И вас, Ульман, судя по вашим рассказам, прислали сюда против вашей воли. Насилие вызывает протест — так всегда бывает. Отбросьте же личное и попробуйте взглянуть на все беспристрастно. Да, безусловно, очень многие порядки на острове достойны критики. Но ведь сама-то идея республики Фрой, признайтесь, не так уж и плоха. Мне, по крайней мере, кажется, что люди, задумавшие ее, руководствовались, видимо, гуманными целями. Но поскольку мечта и реальное ее воплощение не всегда адекватны, а определенные моральные издержки неизбежны, стоит ли так сурово подходить к тому, что мы здесь видим?

— Минутку, профессор, — быстро проговорил Андреев. — Давайте уточним: на чьи деньги построена республика?

Брэгг задумался.

— Мм… Конкретных имен я не знаю, но думаю, что ее финансирует… какая-то группа лиц, обладающих достаточными средствами. Нечто вроде Рокфеллеровского фонда. А если точнее…

— Если точнее — капиталисты, так? — энергично подхватил Андреев.

— Капиталисты? Пусть будет так, — усмехнулся англичанин. — В вашей стране, я знаю, это слово считается бранным, но у нас к предпринимателям относятся несколько иначе.

Александр Михайлович пропустил колкость Брэгга мимо ушей, он не хотел размениваться на мелочи.

— Итак, капиталисты-гуманисты бросают на ветер сотни тысяч долларов, чтобы разок умилить человечество. Но скажите, профессор, не кажется ли вам подозрительной филантропия таких гигантских масштабов?

— Не кажется, — суховато проронил Брэгг.

— А мне кажется. Во-первых, что это за бескорыстные графы Монте-Кристо? Если б речь шла в самом деле о великом обществе, они не прятались бы, а вопили на весь мир. И далее, я уверен, что люди, которых вы считаете необыкновенно щедрыми идеалистами, рассчитывают вернуть свои затраты сторицей. Не знаю, каким образом они это сделают. Я исхожу из общественного постулата: капиталист по природе своей не может быть добреньким простаком. История — тому пример. И ваша, профессор, аналогия с Рокфеллеровским фондом неудачна. О долгосрочном кредите для научных исследований тут не может быть речи. Ваши, извините, таинственные хозяева торопятся сорвать какой-то куш… И вы им нужны только для этого.

Брэгг, снисходительно поглядывая на Андреева, молчал. Помалкивал и Ульман. Но когда Александр Михайлович припомнил слова Маркса о подлостях, на какие способен капитализм ради получения сверхприбылей, Ульман не выдержал.

— Черт побери, до чего же вы истовый фанатик! — желчно воскликнул он. — Даже из своего Евангелия сыплете. Ну и ну! Да будь вы и тысячу раз правы, доктор Андреев, будь вы миллион раз правы, от этого ведь не легче! Что вы хотите от нас, ученых? Революций, дворцовых переворотов? Не ждите, господин Андреев! У нас другие заботы.

Андреев заметил, как заходили желваки на лице Ульмана, как напряглись и побелели его скулы. Подумал: «Ну, что ты ни говори, а спокойствия у тебя немного». А вслух произнес:

— Что вы, Ульман! Я и не жду…

— Господин Ульман! Господин Ульман!

Курт вздрогнул и оглянулся. Сзади никого не было.

На аллее Блаженства было пустынно и тихо, как и положено в полночный час.

— Господин Ульман! Идите сюда!..

Приглушенный голос доносился справа от просеки, из гущи деревьев.

Ульман подошел. Из темноты к нему шагнул человек. Ульман узнал своего нового знакомого — ирландца О’Нейла.

— Помогите, господин Ульман! — тихо сказал ирландец.

Только теперь Курт заметил, что О’Нейл был не один. У его ног, прислонившись спиной к стволу дерева, сидел, человек. Скорее, лежал безжизненно раскинув руки и свесив голову на грудь.

— Пьяный?

— Т-с-с. — О’Нейл замахал руками. — Какое пьяный!.. Посмотрите-ка…

Ульман наклонился. Одежда лежащего была насквозь мокрой, словно его только что извлекли из воды.

— Смотрите сюда. — О’Нейл показал на левый рукав рубашки, побуревший от крови. Чиркнул зажигалкой, осторожно откинул ворот: на плече сквозь запекшуюся кровь проглядывала круглая ранка.

— Что случилось? — невольно переходя на шепот, спросил Ульман.

— Сам не знаю. Иду от моря, сворачиваю за угол, а он мне прямо на грудь. Течет с него, холодный. Обхватил за шею: «Спаси, спрячь. Охрана гонится…» Я глазам не поверил: Джим Хован, мой дружок! Его же выслали с острова еще год назад. «Откуда ты взялся?» — говорю. А он меня не узнает, твердит: «Спрячь скорее, спрячь. Убьют». Потом вырываться стал. Кричит: «Пустите! Не имеете права! Я не могу больше!» Дотащил я его сюда, а он и совсем…