Райдо Витич - Проект Деметра

И жаль было, что сам еще такого не познал, и теплилась надежда, что все еще впереди.

Взгляд ушел в сторону сидящего на траве у стиппа Шаха. Подошел и навис над ним, заглядывая в глаза. Тот отвернулся, и стало ясно, что он знал, что происходит, а значит, не мог не понимать, чем может закончиться. И врал, затягивал, скрывал…

– А ты, оказывается, сука, Шах.

Тот дернулся как от пощечины, глянул и опять опустил взгляд.

– Хотел, чтобы она умерла? Чтобы ни тебе, ни ему?

Вейнер зубами скрипнул. Уставился с тоской на лейтенанта:

– Я люблю ее, – заметил глухо.

– Люблю? И поэтому удавлю? Это не любовь, Шах – скотство.

Выпрямился, с нескрываемым презрением глядя на него, демонстративно сплюнул и хотел уйти, но Вейнер поднялся и перехватил его за руку. Он не мог оправдать себя перед собой, но не хотел быть сукой еще и для друзей:

– Я многого не знал и не мог знать.

Самер отдернул руку, морщась, словно в дерьмо вступил:

– Ты забыл, Шах, я слышал, что тебе детт говорил.

– А что он мне говорил?! Сказку про род, братьев?! – зашептал горячо, желая успеть, изменить мнение о себе. Но Самеру было до жути противно – подхватил за грудки и впечатал в кладку стиппа:

– Да будь ты мужиком!… – и вдруг передумал мараться. Отпустил, отодвинулся. И оглядел с ног до головы с брезгливостью.

– Сказку, говоришь? – тихо спросил наблюдавший за ними Радиш. Шагнул к командиру и встал плечом к плечу, показывая Шаху, что с такой паскудой, как он никто знаться не хочет. Не товарищ он им больше. – А я переведу ее на реальную основу, если сам не можешь.

Жили-были два мальчика, в любви жили, в мире, в тепле и заботе – в семье. Но мир вдруг рухнул и один мальчик лишился всего разом – поддержки, любви, понимания. Семья была уничтожена, планы разрушены, друзья и знакомые закопаны вместе с миром. Но он все равно верил, все равно любил и жил, как учили его мать и отец, как было в его той жизни. Он остался один, но стал сильнее, а не сломался, превратившись в поддонка, как второй мальчик, который всегда имел семью, тех кто верит ему, любит, простит чтобы он не натворил. Он так привык быть единственно главным, единственно важным, что теперь продает и родного брата, потому что очень хочет игрушку, которую вдруг, почему-то, впервые в жизни, не получил.

Если б ты видел, Шах, лица своих родителей. Твоя мать плачет, глядя на тебя, а отец отвернулся и ушел – он не хочет тебя знать. И… я тоже.

Мужчины синхронно ушли от него, встали у входа в стипп. Самер заглянул внутрь – Эрика спала, прижавшись к груди Эрлана.

– Он так и будет ее держать? – спросил шепотом у Радиша. Тот плечами пожал.

– Так узнай у своих, ну, этих… приведений.

– Предков! – поджал губы.

– Ну. Извини.

Радиш огляделся по привычке, и чуть не сплюнул, вспомнив урок Табира – ну, олух, маму, душу!

Уперся взглядом в одну точку, вызывая за советом вбитой деттом формулой, и тут же увидел дымку у крыльца. Она приблизилась, превратившись в мать.

"Эрлан будет держать Эю пока не свершится ритуал отцовства. Это единственный способ успокоить ребенка, доказав ему что он нужен и его ждут. В противном случае он уйдет и заберет мать. Он слишком сильно хочет быть ее и уже не отдаст. Эрлан это понимает и сделает все, чтобы и Эйорика жила и ребенок в плоть обратился. Но впереди еще одна опасность – ритуал отцовства может плохо закончится, если ребенок обиделся, что приходится долго ждать. В этом случае он уйдет и ни одно дитя больше не обратит внимания на эту пару. В мире стало слишком много предательства, Радиш, поэтому дети больше не хотят приходить сюда. Вы должны все исправить. И первый шаг – сберегите Эйорику и сделайте все, чтобы у них с Эрланом родился ребенок. Это все изменит, сынок, все изменит и простит. Ты еще не понимаешь, но поймешь", – женщина начала отступать, но мужчина не мог ее отпустить, потянулся, мечтая коснуться хоть раз.

"Я с тобой сынок, всегда с тобой", – улыбнулась ему любя и растаяла.

Радиш потер лицо, втихоря убрав невольно выступившие слезы.

– Если б Шах мог видеть, как я своих умерших родных, видеть, как они рады тебе, улыбаются, любят даже там… он бы не смог обидеть их, совершить низость и тем увидеть, как они плачут или отворачиваются от него. Это так больно, Самер, так невыносимо…

И смолк, отворачивая – слезы, будь оно неладно, наворачивались.

– Я видел, – протянул тихо Сабибор. – Сегодня.

Три слова, а сказаны были так, что добавлять ничего не пришлось – Радиш все понял. Помолчал и пересказал услышанное от матери.

– Н-да-а, не думали, не гадали, – протянул Самер.

Шаха раздражал незнакомец, с которым беседовал брат. Широкоскулый, лохматый, взгляд наглый – ходил по лагерю, как хозяин совал нос во все щели.

Впрочем, Шаха сейчас все раздражало – и то, что на него не обращают внимания, суета, поднявшаяся с приездом Хелехарна. Он чувствовал себя как выкинутый за борт щенок, правда, хотелось не скулить, а кусаться.

Помолвка произвела угнетающее впечатление. Каждый нарисовал себе нечто торжественное, ни с песнями-пляски – понятно, что жениху и невесте не до того было, но не настолько торопливо-смятое и больше похожее на отпевание усопшего. Эрика всю церемонию то ли спала, то ли без сознания на груди Эрлана лежала. Только раз ее Лой в себя привел, заставил сказать "согласна" и девушка опять забылась.

Каких-то пару минут на сборы и всех, как волной смыло.

В лагере стало тихо и как-то сумрачно. После волнений и суматохи это чувствовалось особенно четко, отдаваясь эхом опустошенности, как после набега. Никто не знал, куда повезли девушку, что будет дальше.

Эра же ни помолвку, ни дорогу прочь со стоянки, не помнила. Первый фрагмент, который она восприняла четко, встал картинкой из сна, но не реальности – покрытый ровной зеленой травой пригорок и круглое каменное знание, с виду метр на метр, похожее на фамильную усыпальницу. Дорога внутрь выпала из сознания, только лица помнились вокруг, а потом темнота, удушливый запах благовоний. Это въедливый запах видно и привел Эрику в себя.

Помещение было не большое. Царил полумрак и жаркая влажность, как в бане. По кругу к крюкам были подвешены полусферы. В них горели свечи, обложенные травами. Они-то, похоже, и выдавали дурманный аромат.

Посередине комнатки был выложен ступенчатый обод, внутри которого стояло нечто очень похожее на огромную ракушку, раскрытую и поставленную на бок, устланную снизу, как постель. С боков стояли два каменных туба с водой.

Хелехарн ходил по кругу, что-то монотонно бубня и одной рукой кропил все подряд, другой взмахивал дымящим пучком трав.

Эрлан раздел Эйорику и уложил внутрь ракушки, разделся сам и вытянулся рядом, обняв невесту. Створки начали медленно сходиться и вот захлопнулись, отделяя весь мир от пары.