Алексей Самойлов - Журнал «Приключения, Фантастика» 5 95

— Одну минуточку! — служитель засуетился, щелкнул и затараторил вслух: — Ванюков Егорий Алкаменович, сорок второго года рождения, русский, не женат, детей не имеет, отец неизвестен, мать погибла в экскурсионно-игровом круизе одиннадцать лет назад, в районе Крутой Горки, это созвездие…

— Знаем! — осек его Иван. — Профессия?!

— Хмы-мм, безработный, — облегченно выпалил старичок.

— Обратная трансформация возможна?

Служитель развел руками.

— Ну, ладно, — Иван вновь встретился взглядом с чудищем многоруким, только бельма колыхнулись во мраке вод. — Ладно, Егорий Ванюков, прощай!

И отвернулся.

Светлана будто завороженная прилипла к бронестеклу. Но она ничего не видела в эти минуты. Лишь ползущий живой и призрачный туман Осевого стоял перед се внутренним взором. Да, она видела их всех — всех! — там, в Осевом. Значит, они погибали? Значит, они гибнут?! Значит, это не призраки, не чудища, не фантомы, а пусть и странные, не похожие на людские, но все же души искореженных, «перестроенных», невозможных людей? Зверолюдей?! Они умирают тут, на Земле, и на других страшных планетах Мироздания, чтобы обрести заключение в Осевом, обрести свободу страшных призрачных пут?! Как понять?! Как разобраться?! Но не это главное, не это… главное в том, что она и сама немного такая… какая?! Светлана в отчаянии и ужасе стиснула обеими ладонями виски, застонала.

Чудовищно-жуткий Егорий протянул к ней два толстых и мягких щупальца, розовые присоски вдавились в невидимое бронестекло. Бельма приоткрылись и се обожгло взглядом бледных зрачков, мерцающих посреди кроваво-пучащихся сосудами огромных глаз.

— Не-е-ет!!! — закричала она. И отпрянула.

— Пойдем! — Иван грубо рванул ее за руку. Не время впадать в истерику. Ныне иные времена. — Пойдем, Света!

Одновременно он врубил внутреннюю. «Глеб?! Ты слышишь меня?» Отозвалось через миг: «Да! Здесь полный порядок! Мы контролируем ситуацию в стране. Что-то непонятное творится в Европе и Штатах!»

— Все понятно! — вслух сказал Иван и усмехнулся, отключая связь. Все очень даже понятно. Они там ждали его сигнала. И не дождались. И не дождутся! Это им для встряски — нечего чужим умом жить, пора давить все эти комплексы. Он их подтолкнул, научил, дал в руки их собственную силу, их ум, их волю и их честь. Чего ж еще?! Вот коли б он их вел будто беспомощных младенцев за ручку, сейчас ничего «непонятного в Европе и Штатах» не творилось бы. Но сигнал еще будет. Обязательно будет! Слава Богу, началось!

— Вот что, ребятки, — Иван обернулся к охранникам, двум офицерам Глебова альфа-корпуса, — вы мне живенько доставьте сюда Правителя.

— Прямо сюда? — переспросил один, рыжеватый, с большим кривым шрамом на скуле.

Иван недовольно поглядел на вопрошающего — на приказ следует отвечать «есть!» и бодро выполнять его, а не дискуссии разводить. Но потом сообразил, что в холодных и сырых коридорах-траншеях, где и присесть негде, обессилевший и перепуганный, обезноживший Правитель, бывший Правитель, будет мерзкой и грязной ношей для этих в общем-то ни в чем не провинившихся парней.

— Давайте-ка, лучше в шарик, там удобнее будет.

— Есть! — рыжеватый испарился, будто его и не было.

Прямо за подводным диверсантом-работничком сидели в прозрачных клетях три пернатых зверочеловека. Отличались они лишь количеством крыл: у первого таковых была лишь пара, у второго две, а у третьего — все три.

— Ух ты, прямо серафим шестикрылый, — прошептал под нос Иван. — Да еще с руками. И не тяжко им тут, в неволе?!

— Испытывали в полете, — доложил служитель, — по всем параметрам значительно превосходят естественных крылатых, природных. Тут, конечно, тесновато. Выпускать неположено. В серийное производство должны пойти по спецприказу… пока что такового не было, — старичок виновато развел руками.

А Иван смотрел на нижние конечности этих птицелюдей. Когда-то давным-давно, трех лет еще не минуло, ему довелось побывать в когтях у птичек на Хархане, тогда он был один над огромным, безбрежным океаном. И он навсегда запомнил лапы ящеров, их когти. Но эти были не хуже и не слабее — мощные, изогнутые, костистые и когтистые. Птицелюди. Или звероптицы разумные. Не разберешь. А спросишь у служителя, он опять начнет твердить, что дескать, абсолютно послушные. Ясное дело, для того и выращивали, для того и «перестраивали», чтоб были покорными и исполнительными рабами. За такие дела надо… К расстрелу. Всех этих экспериментаторов к расстрелу. А руководство и идеологов — на виселицы!

Морды у птицечеловеков были грустные, затравленные. Именно морды, не лица. У них не было клювов их заменяли костистые наросты, идущие прямо из-под глаз. А в глаза и глядеть не хотелось — отчаяние и страх, боль и неосознанные надежды.

— Они помнят о себе?

— Нет. Почти не помнят, очень смутно, — рассыпался в услужливом блеянии старичок. — Они просто тоскуют. Всегда. Так и заложено. Только на время выполнения задания приходит облегчение — это было придумано гениально. — Старичок забылся, чуть не зашелся в своем восторге. Но тут же спохватился, едва не умерев со страху. — Я хотел сказать, все это очень бесчеловечно, я всегда был против, но кто меня послушает, старого пенька?!

Ивану было плевать на этого человечка, на эту тень человека. Он не понимал и не хотел понимать его страхов и сомнений. Он думал о другом — если эти гады, эти «исследователи» способны вернуть человечий облик своим жертвам, они будут жить, ничего не поделаешь, они проживут до тех пор, пока не возвратят к людской жизни последнего из зверолюдей, но коли нет — им не жить! не жить! таких нельзя миловать! таким нельзя прощать! вот они-то и есть выродки! они и есть нелюди! Четверых шустриков из местной администрации, пытавшихся преградить им путь, уже пустили в распыл, и слава Богу. Но с остальными придется повременить. Но только с научным персоналом, только с ними. Главарей-администраторов — в петлю! И никаких розовых слюней! никаких глебовых слез! Виноват, сукин ты сын, отвечай! Только так. Только так!

— Я не могу больше, — просипела в ухо Светлана. — Давай уйдем?!

— Нет! — отрезал Иван. — Мы обязаны это видеть. Понимаешь, обязаны! Иначе все повторится.

За стеклами ячей обитал сам ужас. Люди-змеи извивались на мраморных полах, пытались вползти по стенам, растопыривали крохотные лапки с человечьими пальцами, скалили клювастые рты… и падали вниз, в мокроту и нечистоты. Шестилапые рептилии с человечьим мозгом и нечеловечьим страданием в плачущих прищуренных глазах разевали клыкастозубастые пасти. Уродливые насекомые с мягкими брюшками и в поблескивающем хитине плели паутины, бились о стекла, царапали его когтями, коготками, лапами, лапками, хоботками и жвалами… и смотрели, смотрели, смотрели — жгли все-понимающими выпуклыми глазами.