Юрий Петухов - Журнал «Приключения, Фантастика» 2 95

— какого-то человека-козла со звездой во лбу и черными крыльями за спиной. Торс и руки у него были человеческими, и человеческими были многознающие глаза на козлиной морде. Правой рукой летающий козел будто благословлял стоящих под ним, подняв вверх сложенные указательный и средний пальцы, левая рука указывала вниз — на черный полумесяц, рядом с которым извивалась зеленая змея.

— Это Бафомет, — пояснил Билл. — Раньше это здание принадлежало масонской ложе. Они тут игрались в архитекторов Вселенной со своими циркулями, а в этом зале принимали неофитов. Почти из каждого угла смотрел глаз — око Архитектора. Такой же как на долларовой купюре. Сами понимаете, теперь это мало для кого секрет, в Америке каждый жаждущий карьеры политик — масон.

— А Вы? — немного насмешливо спросил Андрей.

— Я тоже… Был. Дело в том, что «Америкэн перпетум мобиле» нечто большее, чем игры в священное братство ради власти над миром. «Америкэн перпетум мобиле» — это и есть воплощение власти. Это тоже своего рода служение определенной идее. Большинство масонов, особенно низших градусов, даже не подозревая того, осуществляют в разных частях света проект «Америкэн перпетум мобиле». Масоны управляют миром, а кто-то управляет масонами.

— Почему Вы все рассказываете без малейшей опаски, Билл? — спросил я.

— Потому что Вы так или иначе принадлежите «Америкэн перпетум мобиле» и не сможете причинить ей даже маломальского вреда. Впрочем, многое вы поймете и увидите сами. Пройдемте дальше.

Мы вошли в параллельный первому, не менее просторный зал, смотрящий окнами в сад, где петляли высаженные акациями аллеи. В этом зале также царили полумрак и гулкая тишина. От первого зала его отличало отсутствие рисунка на потолке и многочисленные подпирающие потолок в совершенном беспорядке тонкие колонны. Каменные стволы в этом лесу как попало торчали из мраморного пола. Казалось, в этом лабиринте кто-то прячется, мечутся неясные тени.

— Я не знаю, что увидит здесь каждый из вас или вы оба вместе. — Голос Билла слышался как будто из другой комнаты. Голос спортивного комментатора, не болеющего ни за какую из играющих команд. — Здесь определенным образом материализуется работа вечного двигателя. При этом для каждого посетителя по-разному. Сразу же хочу предупредить — от работников компании здесь абсолютно ничего не зависит, мы не можем влиять на происходящее здесь. Но не пугайтесь, за время действия этого зала ни с кем из входящих ничего страшного не произошло. Разве что небольшие нервные потрясения у особо чувствительных. Но такие сюда попадают редко. Теперь я вас оставлю.

Как только он вышел, действо, которое до сих пор таилось за колоннами, стало мало-помалу окружать нас.

Это было похоже на несколько снов. Они наслаивались друг на друга. Некоторые из них бессмысленные и непродолжительные даже не отметились в памяти. Они замысловато переплетались с искаженной реальностью, и заставляли нас играть роль вынужденных героев, подчиненных навязываемому свыше сюжету.

Вы когда-нибудь убивали во сне? Во сне вообще легче побеждать, а если нет подходящей оправдательной ситуации, то утром никто не спросит с Вас за совершенный (возможно пугающий даже Вас) поступок. Я пока что не знаю, спросится ли за совершенное зло во сне на Высшем Суде. Но бывает и по-другому: в Вашем сне царит вопиющая несправедливость, сон переполнен насилием против Вас и Ваших близких — самое время проявить ответную жестокость, совершить геройский поступок, но руки и ноги Вас не слушаются. Вы большой кусок ваты, не способный даже закричать. Вы можете только смотреть и чувствовать подающее с ужасающей высоты сердце. От такого падения можно вскрикнуть во сне, можно разметать вокруг себя постель, можно проснуться в холодном поту, можно вообще не проснуться.

Андрей никогда не рассказывал мне, что видел и чувствовал он. А я ему рассказать не успел. Уже после, когда мы вернулись, он вдруг ни с того ни с сего спросил:

— Тебе Ленина жалко?

— Ты о чем? — удивился я.

— Я, как и все советские дети, в детстве любил дедушку Ленина, а когда узнал, что он нигде не похоронен, а лежит в мавзолее, мне стало его жалко. Я тогда думал, что если человек не похоронен, то его душа не находит себе покоя, ее ни в рай ни в ад не берут. Она обречена на полное одиночество. Жутко она при этом мучается и не дает никому покоя. Теперь я знаю, что так оно и есть. Оказывается, антихристов много. Они стоят в длинную очередь у дверей в человеческую историю, чтобы потом занять свое место в огненном озере. Антихрист — имя собирательное. Они приходят по одному и целыми орденами, приходят и уходят в самое глубокое небытие. А за ними вереница несчастных носителей зла, околдованных или золотом или новой идеей — осуществлением царства божиего на земле. Мы не можем охватить разумом Вечность, они не хотят знать, что она есть… — так он говорил долго, а закончил также неожиданно, как и начал. — Крестился бы ты, Серега!.

В моих видениях Ленина не было. Но «персонажей» было предостаточно.

Сначала пронеслись, как порывы ветра, какие-то смутные воспоминания. Откуда-то из далекого, теперь уже туманного детства. Потом картины становились ярче, и, наконец, на меня опрокинулся совсем другой день из другого времени, из другой жизни. Он, как всплеск от брошенного в воду камня, произвел десятки, сотни брызг, и в тысяче зеркал промелькнули тысяча отражений этого дня, но в каждом по-разному. Они промелькнули, но миг этот выражался понятием вечности и мог совсем не кончиться. И я мог навсегда остаться в одном из этих зеркал, сделай я хотя бы один неверный шаг по направлению к соответствующей реальности. И каждый новый шаг вырывал кусок, часть времени из каких-то других жизней и эпох, причудливо переплетая их вокруг моего, выросшего до астрономических размеров Я.

На лестнице, ведущей к капищу, медленная процессия — седые бесчувственные жрецы ведут юных пленников и пленниц. Еще несколько шагов и, под завывание этих идолопоклонников на каменной наковальне жертвенника будет биться чье-то молодое сердце. А я — вождь или царь — сижу на золоченом троне, утопая в драгоценных одеждах, в окружении бесстрашных воинов, нетерпеливо поглаживающих рукоятки мечей, среди замерших у трона невольниц, готовых по первому моему зову отдать мне не только тело, но и душу, потому что я для них живой бог. Я, имеющий власть над народами, над законами и беззакониями, даже если захочу — не смогу остановить кривой нож жреца. Не смогу, потому что боюсь даже захотеть этого. И когда ударят барабаны, мое сердце сожмется также, как сердца обреченных невольников, и мне будет казаться, что это мое сердце берет сморщенными жилистыми руками жрец и бережно кладет его в центр жертвенника, то выкрикивая, то несвязно бормоча только ему одному понятное заклинания. Лицо мое останется каменным, и когда-нибудь вместе с ним окаменеет сердце.