Коллектив авторов - Классициум (сборник)

Зальцман не удержал равновесия, упал на колени и, сдерживая мучительный стон, схватился за перебитый нос, из которого лила кровь. Данин своими сильными ручищами взял его за ворот и вышвырнул вслед за майором.

– Вот так – хорошо… – Он отдышался. – Так лучше всего будет.

Он стоял перед мерцающим пологом. На паркете подсыхали капли крови. Было убийственно тихо – как при глубоком погружении в воду. Тишина и одиночество давили, Данин запаниковал и сгоряча чуть не шагнул обратно, в Россию, но тут краем глаза увидел, что справа что-то сверкает. Каким-то чудом он перемог себя и медленно повернул голову. На оконном стекле играли прощальные блики – солнце уходило за чужой горизонт, за красную каменистую пустыню, отливающую влажным блеском. На чернильном небе укрупнились звёзды, Фобос, некруглая луна, заметно сместился влево. А ведь солнце-то по-прежнему моё, родное, подумал Данин. Просто теперь оно стало дальше на одну планету…

Он прислушался. Ни звука. Ему снова стало страшно. Глупости, сказал он себе, наконец-то все оставили меня в покое. Во внутреннем кармане пальто лежал «паркер». Он достал его и осторожно ткнул им в радужную завесу. Кто-то невидимый схватил «паркер» с другой стороны, потянул на себя. Данин едва успел его выпустить. Сердце запрыгало в груди.

– Ладно, что не рука, а ручка… Вот же идиот, – прошептал он. Комната окончательно погрузилась во мрак, и от этого ещё труднее было сохранять спокойствие. – Господи, что же мне делать? И как темно… – Его словно кто услышал – мягко посветлели стены. При свете все страхи показались надуманными. – Дурак ты, братец. Ещё в темноте медведя увидишь. А тут всего-то – марсиане… хорошие марсиане, добрые, наверное…

Он решительно снял пальто, повесил в пустой двустворчатый шкаф, потом проверил ящики письменного стола. Ничего. Как и на самом столе. В узком коридоре, скрывающемся за шкафом, он нажал на ручку ближайшей к нему двери, потом толкнулся во вторую. Только третья, плавно и почти беззвучно, поддалась. Он вошёл. И снова засияли стены, будто был он древним богом, несущим свет.

Комната оказалась спальней средних размеров, с квадратным окном без портьеры. Из неё вели ещё две двери, одна была полуоткрыта, и виднелся край ванны на витых бронзовых ножках. Первым делом Данин осмотрел спальню. Здесь стоял внушительный гардероб и широкая кровать с шёлковым одеялом и подушками, со спинки стула свешивалась мужская пижама. На комоде у стены – круглое зеркало в красивой деревянной оправе, шкатулка, аккуратно разложенные черепаховые гребни, щётки для волос, баночки с кремом… Он взял с комода небольшую цветную фотографию в рамке, сел на кровать и долго разглядывал своих молодых родителей, снятых у окна, на фоне красной пустыни, и на руках у улыбающегося отца – кудрявого толстощёкого ребёнка в штанишках на лямках. Удивительно, как они с ним всё-таки похожи… А мать… Он не помнил её такой – юной и счастливой… Данин всхлипнул и тяжело, боком, завалился на кровать, пряча в подушку побежавшие по лицу слёзы.

Никогда не езди в Россию… Она должна была ему рассказать. В конце концов, он имел право знать, как погиб отец, – тогда он ни за что не упомянул бы в полицейском участке фамилию «Красин» и не попался в эту марсианскую западню… Собственный эгоизм неприятно поразил Данина. Она сделала, что смогла, а всё остальное вышло так, как вышло. Если на кого и злиться, то только на себя. Кто виноват, что он безнадёжно влюбился, страдал, жил так глупо и скучно, а потом встретился в ресторане с Колокольниковым? Зато теперь его жизнь стала и весёлой, и содержательной – как заказывали… Он долго лежал с закрытыми глазами. «Умный» свет решил, что он спит, и погас.

Нельзя возвращаться – они немедленно начнут экспансию. Он будет их пропускным билетом. Обколют морфием и станут на каталке возить его бесчувственное тело с Земли на Марс и обратно. Теперь, наверное, рвут на себе волосы, что носились с ним, как с драгоценной вазой… У него вдруг неприятно засосало под ложечкой – а если Эмма беременна? Если она носит его ребёнка? Имеет ли это значение для врат? Сразу показалось, что кто-то ходит за стеной. Он представил, как на пороге стоят Суходолов с Зальцманом. Они держат под руки Эмму, у неё живот горой под кружевным передником… и испуганные глаза… Неужели так бывает? Как всё неудачно сошлось… На мгновение он почувствовал острую ненависть к ней и к этому незапланированному животу. И снова навалился страх, гораздо более сильный, чем тот, когда он понял, что до родного дома пятьсот шестьдесят миллионов километров и рядом ни одной живой души… Он нащупал висевший на шее крест. Господи… да ведь ему невероятно, просто фантастически, повезло, что они заранее не смогли друг с другом договориться! Русские перестраховались, не хотели раньше времени раскрывать перед немцами карты и – проиграли. Так бывает, когда, размечтавшись о большем, теряешь последнее. Страх понемногу отступил. Положим, без еды, но с водой, он смог бы протянуть здесь дней сорок, тем более что он видел ванну. А раз есть ванна, значит, должна быть и вода. Данин вскочил с кровати. Вспыхнул свет.

…Из зеркала на него глянуло небритое лицо с диковатыми глазами. Он проверил бритву в станке, лежащем на стеклянной полочке, – безнадёжно затупилась… Раковины не было. Из стены над ванной торчал носик волшебного крана: он только поднёс к нему руку, и уже потекла вода – тёплая, обычная. Данин жадно напился, сунул под кран голову. Вытереться пришлось полой брошенного на край ванны халата. Хотелось освежиться, вымыться, но воображение не дремало и в самый неподходящий момент напустило в ванную комнату уэллсовских марсиан. К тому же содержимое синих флаконов, стоящих на полочке, оказалось испорченным, и мыло в мыльнице из толстого стекла с жемчужными разводами иссохло. Неудивительно, столько лет прошло. Зато работал фаянсовый унитаз, походивший на кратер вулкана, – вместо дна была какая-то задымлённая дыра.

Важное открытие поджидало Данина в «столовой» с круглым столом и тремя стульями, взятыми из сказки про Машу и медведей. В углу стоял чёрный шкаф с экранами, окошками и многочисленными кнопками – напротив некоторых из них были наклеены записки, написанные лёгким почерком матери: «Еда. Представить», «Живое. Не представлять!», «Неживое. Представить», «Мусор. Выбросить». В центре шкафа красовалось изображение ладони с пятью растопыренными пальцами. Недолго думая, Данин приложил к ней руку. Пятерня засияла зелёным. Он ткнул в кнопку под надписью «еда». Из окошка на чёрной подставке выползла отвратительная буроватая масса, не твёрдая и не жидкая, без запаха. Данин поморщился. Испачкав руки, он спровадил свою кулинарную неудачу в «Мусор. Выбросить», сходил в ванную вымыть руки и потом уже вообразил горячий кирпичик очень вкусного хлеба, который пекла Эмма. Марсианский хлеб удался, ему даже не пришлось ждать. Данин проглотил его, разломав на куски, и, утолив первый голод, затребовал печёночной колбасы, которую Эмма покупала специально для него, а на десерт – её пирожные. Он быстро освоил производство «неживого» и, отхлёбывая кофе из фарфоровой чашки с золотым ободком, уже спокойнее смотрел из окна на унылые ночные дюны.