Журнал «Если» - «Если», 1999 № 07

— Да нет, — отвел глаза Штерн. — У меня профессия иная была, я вглубь Не рвался, я наоборот — в выси…

— Летчик, значит? — нахмурился грузин.

— Почти, — кивнул Штерн.

Блатные пришли в барак неожиданно. По-хозяйски усевшись на корточки у стены, они некоторое время разводили рамсы со старостой, потом «шестерка», худой мужичок золотушного вида, подошел к нарам, на которых лежал вернувшийся со смены Штерн, небрежно ткнул Аркадия в бок:

— Слышь, фраер, тебя пахан кличет!

Штерн сел, чувствуя, как ломит все тело. Лицо покрывала испарина. «Заболел я что ли?» — тупо подумал он.

В углу сидел старик в темно-синем гражданском костюме. Рядом с ним корячились на корточках два мордоворота, шеям которых было тесно в рубахах. Пальцы всех троих синели наколками. Лицо у старика было удивительно интеллигентным. Аркадий Наумович не удивился бы, встреть он этого человека в своем институте. Впрочем, в зоне он тоже ничему старался не удивляться. Здесь можно было увидеть бывшего профессора, тискающего ночами романы и охотно чешущего пятки уголовному авторитету, у которого имелась лишь одна извилина, да и та блатарю была нужна лишь для того, чтобы пистолет при грабеже не выронить. И наоборот, порой зона являла странные типы гордых людей, которых не могли сломить ни издевки тюремщиков, ни многодневное содержание в БУРах.

— Присаживайся, — мирно предложил старик. — Поговорить надо.

Штерн понимал, что старичок держит масть. С такими надо говорить без выпендрежа, обидится старичок, и всхрапнуть не удастся, в любой камере достанут. Поэтому он покорно опустился на корточки, внимательно глядя на старика. Тому поведение «политического» пришлось по душе, даже усмешка легкая тронула его тонкие синие губы.

— Аркадий Наумович Штерн, — сказал старик. — Я правильно излагаю?

— Все верно, — отозвался Штерн. — Как у опера в анкете. А как мне к вам обращаться?

Блатаря он знал. Это был знаменитый Седой, питерский законник, согласно воровскому обычаю инспектирующий зону по приговору ленинградского суда, отвалившего вору три года за заказную кражу. Седой был из правильных бродяг, против установленных правил не шел.

Если вору положено время от времени садиться на зону, то он делал все, как предписывает воровской закон.

— Андреем Георгиевичем меня от рождения кличут, — сказал Седой. — А базар у меня к тебе будет вот какой, Аркадий Наумович. Ты на месте аварии стратостата «Север» был?

— Был, — ответил Штерн, чувствуя, что его опять лихорадит.

— Должок с тебя, — сказал вор.

— За что? — Штерна качнуло. — Я что ли в той аварии виноват был?

— Это мне без нужды, — сказал Седой. — Здесь ты со своими начальниками определяйся. А вот платиновую звездочку, что ты с этого самого стратостата заныкал, придется отдать.

— Какую звездочку? — недоуменно спросил Аркадий. — Андрей Георгиевич, побойтесь Бога! Откуда на стратостате платина? Вы хоть представляете, как он устроен?

— Ты мне марку не гони, — процедил уголовник. — Сказал, значит, знаю! Это ты гапонам можешь гнать дуру, я в легавке не работаю, у меня подсчеты другие.

— Не было там никакой платины, — с отчаянием выпалил Штерн.

— Честное слово!

— Я ведь тебя на понт не беру, — продолжал Седой. — Тебе еще долго чалиться, потому я тебя не гоню, пораскинь мозгами, можно ведь до звонка и не досидеть. А чтобы тебе лучше думалось… Митяй!

Один из громил торопливо вскочил на ноги, и прежде, чем Штерн привстал, тяжелый удар опрокинул его на пол барака. Аркадий привычно скрючился под ударами, защищая уязвимые места, и не отбивался — понимал, что бьют для острастки.

— Будя, — совсем по-домашнему сказал старик.

Сильные руки подняли Штерна на ноги. Ноги разъезжались, Аркадия Наумовича покачивало. Ему было больно, стыдно и обидно. Заключенные издалека наблюдали за происходящим. Никто не вмешивался.

— Вот так, Аркаша, — снова скривил в усмешке губы Седой. — Сроку тебе на раздумья пока даю два дня. А там посмотрим.

— Да если бы она и была, — не сдавался Штерн. — Что же я ее с собой в зону бы приволок? Кто бы мне это позволил?

Седой, казалось, обрадовался.

— У меня с волей связь имеется. Нарисуешь схемку, ребята твою заначку найдут и мне брякнут. Тут у нас с тобой полное согласие и наступит. Но сразу скажу, не надейся мне динаму крутить. Я с тебя за все спрошу. Правильно, Митяй?

Громила поставленным ударом послал Аркадия на пол.

— Все в масть, Седой! — льстиво сказал он. — Тебя наколоть глухой номер.

— Два дня! — сказал Седой, и троица вразвалочку пошла к выходу.

Штерн умылся, нервно громыхая носиком рукомойника. Били его умело. Тело ныло от ударов, но заметных синяков не осталось. Провожаемый взглядами других заключенных, Аркадий вернулся на свое место и лег, глядя в потолок. Только этого ему не хватало! Похоже, что уголовнички слышали звон, да не знали, где он. Платиновая звезда! Не поверят ведь сволочи, поставят на нож! Пойти и рассказать все оперу? Нет, это не выход. Тот, кто на Седого настучит, на этом свете не задержится. Неожиданная мысль испугала Штерна: а что если Седой пришел не от себя? Вдруг его прислали оперативники? Господи! Из этой ситуации выхода вообще не было! Аркадий сел, обхватив руками голову, и застонал.

— Больно? — осторожно спросил сосед по нарам Дустан Кербабаев, туркмен из Богом забытого горного селения, осужденный за подготовку государственного контрреволюционного переворота. — Очень больно, Аркадий?

Штерн отрицательно помотал головой.

— Это ерунда, Дустан. Это просто семечки. Вот в тридцать седьмом меня мутузили, до сих пор вспоминать страшно. У Николая Ивановича были мастера, эти по сравнению с ними просто щенки.

— Что им от тебя надо? — спросил Кербабаев. — Ты их чем-нибудь обидел?

— Нет, — тоскливо отозвался Штерн. — Ты не поймешь, Дустан.

Кербабаев не настаивал. На зоне в душу не лезут, у каждого хватает своих забот.

Штерн не спал всю ночь, но так ничего и не придумал. К утру он уверился в том, что если хочет остаться в живых, у него есть только один выход — побег.

Первый день из отпущенных ему Седым выдался мрачным и серым. Облака были низкими и грозили вдавить обитателей зоны в землю.

Норму Аркадий в этот день не выполнил. Когда клеть подняла смену на поверхность, Штерн сразу же обратил внимание на необычное поведение охраны. Ежедневный обыск, который всегда проводился охранниками формально, сегодня был на редкость тщательным. Режимники, шмонавшие заключенных, ругались нещадно. Еще больше суетились шныри из комитета общественной самообороны заключенных. Одного из них Штерн немного знал, поэтому, оказавшись рядом, негромко спросил: