Геннадий Мельников - Гром и молния

- Имей в виду: она моя баба (я понял, что о Кукле), мы с нею давно... то есть не я, а ты... тьфу! Точнее - я в твоем обличье... Опять запутался!.. Ну в общем, короче (напряг он на скулах желваки) - она принимает тебя за меня, по ты на это не очень раскатывай губы. Понял?

Я промолчал. Вошла Кукла.

- Подожди во дворе! - махнул рукою хозяин.

- Да те там маются, - кивнула она на дверь.

- Вынеси им водки в парник и что-нибудь пожрать.

Кукла достала из холодильника бутылку "Столичной", отложила со сковороды в тарелку остывшее мясо, сверху положила хлеб, лук и вышла.

- Вот такие дела, дорогуша, - сказал в заключение Хозяин и налил в две стопки. - Выпьем за знакомство.

Преодолевая тошноту, я выпил. И вдруг (как вспышка от трамвайной дуги в сырую погоду) мысль: да это же хорошо! Это выход!

- Да это же хорошо! - воскликнул я. - Это выход!

- Что хорошо? - спросил хозяин, хрустя луковицей.

- Да то, что нам вдвоем легче будет доказать, кто мы есть на самом деле!

Хозяин моего тела перестал жевать и уставился на меня застывшим лицом.

- А зачем?

Вероятно со стороны у меня был очень глупый вид, может быть даже открыт рот.

- А зачем, я спрашиваю? - повторил он, вытирая руки о полотенце. - Ты чем недоволен? Может быть моим телом? Так тебе радоваться нужно, что такое досталось почти даром: зубы все на месте, где почки, где печень - не знаю, не болели потому что, да и внешность - не та, что прежняя у тебя, звездочета. В этом отношении я даже немного прогадал, хотя и не жалею об этом. А ты, однако, не побежал сразу домой, к жене и дочери, - (я хотел было возразить), - не возникай, небось понравилась холостяцкая жизнь. - И сразу, без всякого перехода: - Сколько ты получаешь?

- Двести тридцать.

- Не плохо, в принципе... Слышал такой анекдот про принцип? Ну ладно... Так вот, сейчас ты будешь получать там, где я работаю, вернее работал, в два раза меньше, но зато у тебя будет масса свободного времени, как у художника, или писателя (Хозяин хохотнул), зато здесь (он сделал жест рукою, давая понять, что здесь - это значит в этой комнате) ты будешь получать в два раза больше, чем у себя в своей конторе. Считай, что это твоя индивидуальная трудовая деятельность.

- И что я должен буду делать? - и спросил я просто так для интереса.

- А что скажу, - ответил Хозяин, снова закуривая. - И еще, чтобы полная ясность: пешки назад не пятятся, а идут в дамки - этой мой принцип - идут любой ценой, не сожалея о жертвах, подставляя под удар свои пешки, чтобы в конце концов на доске воцарился культ одной дамки. У тебя сейчас тоже только этот вариант игры.

Он разлил остатки водки, и я машинально выпил следом за ним.

- Хорошо, - сказал я, вытирая губы, - ты иди в дамки, а я к себе, жене и дочери.

Хозяин моего тела, сдерживая злость, хмыкнул.

- Не...ет, дорогуша! Так не получится.

- Это почему же?

- Да потому, что ты столько натворил, что никакой срок наказания подобрать для тебя не представляет возможности.

Я взорвался:

- Это ты! Ты натворил! А не я!

- Пойди докажи, - снова хмыкнул Хозяин.

- И пойду! Завтра же в милицию! Там поймут!

- Да хоть сейчас иди, - Хозяин моего тела потянулся и зевнул, - сразу же попадешь в психиатричку, где тебе отремонтируют мозги.

Остальное я помню смутно. Помню, что мне стало худо, и я едва успел выскочить во двор, помню, как звякал цепью волкодав, как светилась изнутри обтянутая пленкой теплица, в которой расплывчатыми силуэтами маячили фигуры Дин Рида и Мухомора, как хлопал меня по плечу Хозяин, подталкивая к крыльцу. Затем провал в памяти...

Очнулся на диване, рядом Мухомор и Дин Рид. Синеватый полумрак смотрим телевизор. Хозяин закрывает окно: с Волги подул ветер, унося в пойму мириады комаров и остужая жилье.

И в тот же час будто смена слайда - яркий свет вспыхнувшей люстры и двое в милицейской форме у двери.

- Здравствуй, - сказал один из них, обращаясь к Хозяину, - как видишь, выжил... плохо бил.

Я видел, как у Хозяина моего тела отвисли челюсть и бледнели скулы, затем рывок... звон разбитой люстры, темнота, но сразу же комната дважды коротко вспыхнула от гулких выстрелов.

Я вскочил. И в этот момент мне будто бы воткнули в спину раскаленный прут арматуры...

Трое суток я пролежал в реанимации, одиннадцать в палате для тяжелобольных, почти месяц среди выздоравливающих.

Выписали меня солнечным утром, в кабинете главврача ветер шевелил оранжевые занавески в открытом окне. Во дворе меня ждала черная "Волга" и три товарища в штатском, один из которых уже наведывался ко мне последние две недели.

В результате следствия было установлено, что ранее судимый муж Куклы совместно с Хозяином моего тела, Мухомором и Дин Ридом организовали посредническое звено между браконьерами и дельцами из ресторанов города. Позже в их сферу деятельности вошли работники автосервиса.

Во время одной из операций, когда в багажнике "Жигулей" было около сорока килограммов осетровой икры, машиной заинтересовался участковый Средней Ахтубы. После бесполезных уговоров, попыток подкупа, муж Куклы ударил участкового ножом, а затем, озверев от крови, нанес еще восемь ударов. Тело отволокли с дороги в камыши сухого ерика и там бросили. И только по чистой случайности участкового обнаружили на следующее утро мальчишки, идущие на рыбалку. Он был еще жив...

Опьяненные безнаказанностью, бешеными деньгами, алкоголем, преступники уже не могли ни перед чем остановиться. - И буквально через две недели ими был убит инспектор рыбнадзора. Ему проломил голову разводным ключом Хозяин моего тела.

Таковы выдержки из речи прокурора.

Суд приговорил: Мухомора и Дин Рида к двенадцати годам лишения свободы, нескольких браконьеров, работников ресторанов и автосервиса к различным срокам от года до пяти, меня же к высшей мере наказания. Хозяин моего тела был убит ори оказании вооруженного сопротивления.

Еще на стадии следствия я рассказал своему защитнику про молнию... И на следующий день был направлен на экспертизу. Врачи признали меня вменяемым.

У меня произошел срыв (что-то вроде истерики, умопомрачения), я катался по бетонному полу камеры, бросался на решетку окна, меня привязывали к койке, вызывали врача, но затем на меня нашло такое безразличие ко всему, такое спокойствие, какое вероятно наступает у людей, достигших крайней черты, за которой уже наступает отупение и деградация личности. Подавать прошение о помиловании я отказался.

Я не знал, как быстро приговор приводится в исполнение, но когда в камеру впустили моего защитника, почувствовал, что это последний его визит. Он еще раз пытался уговорить меня подать прошение, но видно было, что он и сам понимал бесполезность этого мероприятия, а когда спросил: "Что я могу для вас лично сделать?", я, совсем некстати, вспомнил про щенка и попросил защитника куда-нибудь его пристроить, если он еще не сдох в запертой квартире. "С ним все в порядке, - слегка улыбнулся защитник, его, когда был обыск в вашей квартире, взяла девочка с третьего этажа". Я понял, что это моя дочь... И напоминание о ней будто сбросило пелену с моих глаз.