Ромэн Сарду - Блеск Бога

Кяинамек ответил:

— В том смысле, как вы понимаете время, мы действительна бессмертны.

— Тогда о какой же смерти ты говоришь?

— Об истинной. Не о той, которой вы настолько боитесь, что за этим забавно наблюдать. В вашем мире человек никогда по-настоящему не умирает. Единственного его проступка» даже безобидного, достаточно для того, чтобы это сказалось на всех его последующих поколениях. Проступок приводит к возникновению цепи причинно-следственных связей, и эта цепь мнется далеко, очень далеко, даже после смерти того, кто совершил этот проступок. На самом деле человек, которого предают земле, не исчезает. Посмотри на того человека, вон там!

Клинамен указал, не поворачивая головы, на торговца, проверявшего свои товары.

— Сегодня утром он согласился продать в долг молодой матери немного сушеных фруктов. Не пройдет и недели, как ее сын заболеет, и она спасет его от смерти, продав эти фрукты, чтобы заплатить местному врачу. Однако пра-праправнук этого мальчика будет одним из жесточайших тиранов, которых знает Восток. Этого торговца можно считать виновником тысяч смертей, которые случатся по вине потомка этого мальчика. Для израненных душ людей, потерявших родных, даже через столетие этот сегодняшний торговец будет живым. Не возражаю, что есть примеры и забавнее. Показать дорогу незнакомцу, дать совет ребенку, исправить несправедливый закон, поделиться воспоминаниями — этого может быть достаточно, чтобы изменить лицо мира. Если не завтра, то спустя столетие. В каждом человеке всегда присутствует начало дальнейшей жизни, и действия его потомков непредсказуемы.

— А вы?

— А мы смертны. Когда уходит жизнь одного из нас, он исчезает из времени. Полностью. Как в прошлой, настоящей, так и в будущей жизни. Люди, с которыми один из нас повстречался на своем пути, моментально забудут о его существовании. Его действия будут вызваны другими причинами, и это может произойти в том же месте, но без него. Поверь мне, вот это настоящая смерть. Такое забвение, такое стирание из Всего — это страшно представить. В вашей реальности такого никогда не случается, даже с теми, кто чувствует себя пустыми я поверхностными личностями. Здесь никто не бесполезен, никого нельзя заменить. Мы, братья Мойр, проживаем время таким, как оно есть — во всей его синхронности и целостности.

— Как же вы умираете? И почему?

— Мы действующие лица. Как только мы совершаем ошибки, мы умираем.

— Ошибки?

— Мы подчиняемся законам. Правилам. Особенно вступая в отношения с людьми. Я тебе говорил: мы можем на них оказывать влияние, но не должны действовать за них. В противном случае нас наказывают.

Козимо внезапно остановился.

— Поэтому вы слепой? Это наказание?

Клинамен кивнул.

— Да.

— Почему? Что вы сделали? Скажите мне!

Слепой шел, не останавливаясь.

— Ты не сможешь понять, — сказал ой. — Этого еще не произошло…

По указаниям Слепого Козимо спустился по узкой лестнице, которая вела от крипты церкви Святого Симеона в огромный подземный зал, поддерживаемый целым лесом колонн. Юноша держал Слепого за руку.

— Во времена царя Соломона, — сказал Слепой, — эти залы служили конюшнямя Храма. На стенах, истлевших от времени, ты найдешь любопытные знаки.

Прежде всего Козимо обратил внимание на множество букв «с», выгравированных тысячей способов.

— Соломон? Что мы здесь делаем? Что находится в этом месте?

— Это единственное место, не пострадавшее от времени. Уровень земли здесь такой же, как в первом Храме.

Он провел сандалией по мелкому песку.

— То, что мы ищем, находится у нас под ногами.

— Вы знаете, где?

Клинамен кивнул.

— Да, но не об этом речь. Нужно еще чтобы ТЫ, и никто другой, узнал, куда идти.

Он вдруг остановился.

Козимо осмотрелся вокруг. Медленно, будто из земли, поднимались силуэты, похожие на привидения. Тени приближались. Козимо сразу догадался, что это банда нищих, которые жили в этом месте, а они их потревожили.

Он хотел предупредить Клинамена, но, повернувшись, увидел, что тот исчез, словно растворился в воздухе.

Человек десять нищих с грязными лицами, в лахмотьях, покрытых пылью и грязью, окружили молодого человека.

— Ты что, сумасшедший, раз сам с собой разговариваешь? — спросил один из них.

Он был самый старым из них. Предводитель. Нищий при Гробе Господнем.

— Сам с собой? Нет, я…

— Сюда не приходят просто так, произнося имя Соломона, — добавил он.

Козимо хотел было шагнуть вперед, но в тот же миг оборванцы повытаскивали из-под одежды оружие. Это были аннигиляторы. Козимо поднял руки и сдался.

Ему тут же надели на голову мешок.

На следующий день его отправили с караваном, вывозившим отходы и скелеты животных, который покидал Иерусалим через ворота Давида. Зловоние настолько отравляло воздух, что прохожие, а также стража, торопились отойти подальше. Вывоз отходов производился два раза в неделю. Это был самый надежный способ для лазутчика убежать из города и спрятать трупы, заметая следы.

Козимо был заключен в клетку, накрытую шкурами, на голове у него по-прежнему был засаленный мешок. Он не имел ни малейшего представления о том, что с ним происходит, и не понимал языка тех, кто взял его в плен.

После того как караван покинул Иерусалим, только лучи заходящего солнца, пробивавшиеся через щели в клетке, помогали Козимо догадываться, в каком направлении его везут. Они ехали по дороге, идущей на восток.

На следующий день из каравана с отбросами его переместили в караван вооруженных бедуинов. Он терял силы, несколько капель влаги ему удавалось слизнуть распухшим языком, только когда тюремщики выплескивали ему воду в лицо. Дни казались длинными, жара была невыносимой.

Караван много раз останавливался, несколько раз они попали в песчаную бурю, а однажды его похитители остановились, чтобы убить львицу, рыскавшую поблизости.

На восьмой день он услышал, что в караване возникло оживление, и услышал шелест слов на незнакомом языке. Он подкатился к решетке, приподнял уголок своего колпака и заметил какое-то странное сооружение посреди пустыни. Высокое, с закругленным верхом, вздымающееся в вечернее небо. Это была крепость. Огромная. Ее можно было принять за мираж или декорацию к багдадским сказкам.

Это была тюрьма в центре пустыни.

Ее называли «Череп Бафомета».