Александр Тюрин - Полдень XXI век, 2012 № 05

Манечка завизжала.

Этого оказалось достаточно, чтобы Ротмистрова вышибло в прежнюю реальность, где пол по-прежнему был усеян ошмётками штукатурки, а на месте дверей в приёмную и в бухгалтерию зияли пустые проёмы.

Затем он почувствовал, что за спиной его кто-то есть, и резко обернулся. Это была всё та же Манька-эзотеричка, но уже из родного мира. Бежала, видать, по коридору и чуть не вписалась в неизвестно откуда возникшего Ярека.

«Завизжит…» — обречённо подумал Ярослав Петрович.

Манечка завизжала.

Переступив порожек зарешёченной арки и пройдя во двор, Ротмистров первым делом взглянул на плотные нестриженые кусты перед вторым подъездом. Никого. Впрочем, это ни о чём ещё не говорило, Андрей Андреевич Шкарин мог поджидать и в ка-ком-либо другом укромном уголке.

Хотелось поблагодарить, поделиться радостью, похвастаться первым выходом в мир иной, наконец повеселить историей о том, как восторженная Манька-эзотеричка за что боролась на то и напоролась. Все укромные уголки были осмотрены, и Ярослав Петрович, сильно разочарованный, направился к себе домой.

Андрея Андреевича он обнаружил в своей квартире лежащим на полу в позе покойника: ноги вытянуты, руки сложены на груди.

— А, вот вы где! — возликовал Ротмистров. — А я там вас по всему двору ищу… Сняли, значит, засаду?

— Нет, — помолчав, отозвался Шкарин. — Не сняли… И не снимут.

Ротмистров пригляделся и заметил наконец, что руки лежащего скованы стальными браслетами, а под глазом имеет место кровоподтёк.

— О господи… — с содроганием вымолвил Ярослав Петрович. — Как же это вы?!

— Так. Нарвался.

— А освободиться от них… я имею в виду от наручников… никак нельзя?

— Здесь — нет, — равнодушно ответил Шкарин. — Зачем спрашивать? Сами знаете…

— Что вы намерены делать?

— Ничего… Если не возражаете, полежу… проголодаюсь как следует — да и сдамся наверное… Как ваши дела?

— Мои — замечательно… Спасибо вам огромное…

— Замечательно… — с отвращением повторил скованный. — Это в смысле начислят вам теперь пенсию на две тысячи больше, чем предполагалось? Удивительный мы всё-таки народ…

Ярослав Петрович Ротмистров посмотрел на охваченные стальными браслетами запястья своего полупрозрачного благодетеля — и стало вдруг трудно дышать. Это нарастал праведный гнев. С таким чувством выходят на митинги и на баррикады. Еле унял.

— Послушайте… — хрипловато позвал он. — А не скажете, когда наши квартиры снова совместятся?

— Зачем вам?

— Просто… узнать…

Андрей Андреевич Шкарин безнадёжно скривил рот.

— Часам к семи.

— Почему не в шестнадцать одиннадцать?

Видно было, что праздное любопытство хозяина причиняет гостю сильнейшую душевную боль.

— Дело вот в чём, — с трудом отозвался лежащий. — Каждый раз отсчёт начинается с того момента, когда я проникаю сюда, к вам… Только не спрашивайте, пожалуйста, почему оно так, а не иначе! — взмолился он. — Не знаю…

— Т-то есть… если, скажем, я сейчас проникну в ваш мир, то окажусь в вашей квартире?

— Милый вы мой человек… — стонуще произнёс Шкарин. — Да если бы вы могли проникнуть в мой мир, у меня бы и проблем не было… У вас что, есть какие-то предложения?

— Да, — глуховато сказал Ротмистров. — Есть.

Он шагнул к тусклому, с осени не мытому окну и опёрся обеими руками о подоконник. На балкон выходить не стал. Вот он небесный купол, повторяющий кривизну земли… Вот оно бессмысленное людское мельтешенье под ним… В следующий миг оконное стекло внезапно прояснилось и как бы истаяло: то ли потому, что в квартире Шкарина оно было вымыто до полной прозрачности, то ли в связи с переходом в мир иной.

С величайшей осторожностью обернулся. Комната за спиной оказалась точно такая же, можно даже сказать, та же, только обставлена иначе. Кажется, мебель и впрямь выглядела более солидно, однако приглядываться к ней было некогда.

Вскочившие из кресел мордовороты повели себя по-разному: один (поумнее) кинулся наутёк в прихожую, второй (поотчаяннее) выхватил травматический пистолет и произвёл в Ярослава Петровича три выстрела подряд.

Опасливо, как по осеннему ледку, ступая, Ротмистров приблизился к детине и, протянув руку, решительно отсморкнул напрочь дуло травматика.

— Ну ты как? — глядя в белые от ужаса глаза задушевно вопросил он. — Сам всё поймёшь, или растолковать тебе?

Как обычно, что-то поблизости было не в порядке. Тревогу вызывало. Лёжа в постели и не открывая глаз, он старался прозвонить окружающий мир, чтобы понять, какая именно напасть угрожает ему. Он не помнил, кто он, что с ним было вчера и все предыдущие дни, но утреннее выпадение памяти — всего лишь мелкое и привычное неудобство. Что с ним было — не помнит, но что это привычно — знает. Повезёт дожить до обеда — вернётся и память.

Он вздохнул поглубже, сладко почмокал губами, потянулся, словно собираясь просыпаться, и, как бы случайно, сунул руку под подушку. В ладонь удобно легла рифлёная рукоять. Неважно, что там: кольт хрестоматийного калибра, импульсный бластер или ещё какая стрелялка. Главное, что он вооружён, может дать отпор противнику, а, значит, с этой стороны ему ничто не угрожает.

С видимым облегчением отпустил оружие, убрал руку из-под подушки и открыл глаза.

Нормальная комната, не больничная палата, не тюремная камера, даже не гостиничный номер. Память, чуть шевельнувшаяся в миг пробуждения, неуверенно подсказала, что это его комната, в которой он живёт всегда. Что значит — всегда, и как это — живёт? Впрочем, разберёмся.

Умопомрачительной красотки в постели и ближайших окрестностях также не наблюдалось. Это огорчало. Когда просыпаешься с ощущением привычной опасности, лучше, если под боком будет кто-то, кого можно этой опасности скормить, выгадав силы и время для борьбы. Угроза может скрываться и в самой девице, но это сплошь неприятности известные, избавиться от них можно легко.

Мир непостижим, но устроен справедливо. Ежедневно человеку грозят смертельные опасности, но ему же предоставляются возможности избегнуть их. Возможно, в городе, где ты проснулся, сегодня случится разрушительное землетрясение, но за час до катастрофы из ближайшего аэропорта непременно вылетит самолёт, на котором можно убежать от подземных толчков. Не исключено, впрочем, что самолёт разобьётся при посадке, но ведь никто не сажал туда силком неудачливого пассажира.

Думай, гадай, рассчитывай. Заодно вспоминай, кто ты таков, чем грозил тебе день и год предыдущий, как сумел уцелеть тогда или — что тебя вчера прикончило.

Утренняя амнезия — самое неприятное время, поскольку не знаешь, продолжается ли вчерашняя жизнь, или ты должен начинать всё с начала.