Владимир Михайлов - Люди Приземелья

Дальше Кедрин не слушал. Он ожидал, что все будет иначе. Ведь, в конце концов, это же он разыскал мастера — Ирэн, он лазил в пронизанное радиацией пространство за Холодовским… Неужели он должен будет сейчас уйти отсюда? Сейчас, когда Ирэн лежит в нескольких шагах, в госпитальном отсеке…

Ирэн? А что, если это — последствие разговора с Велигаем?

Кедрин слабо усмехнулся. Да, не так давно ты бы, возможно, и поверил этому. Но сейчас… Сейчас — нет.

К тому же тебя никто не гонит. Живи здесь, на спутнике, занимайся, чем угодно. Только… не смей работать.

Но жить, когда все вокруг работают, и самому не иметь права на это очень тяжело. Просто невыносимо. Уже сейчас становится страшно…

Уехать, провести этот месяц на Планете? А Ирэн?

Но, собственно, почему она не может лечиться на Земле? Где сказано, что она должна лежать именно здесь?

Кедрин удовлетворенно тряхнул головой. Это правильная мысль.

Он вышел из кают-компании с остальными. Кто-то похлопал его по плечу, кто-то утешил: запрещается работать, думать не запрещается. Кедрин кивнул. Он уже думал. И придумал.

Ирэн вовсе не лежала без сознания; она полусидела на своем причудливо выгнутом медицинском ложе. Прозрачная перегородка была на месте, но Кедрин почувствовал взгляд Ирэн на своем лице как прикосновение, которому переборка не могла помешать.

— Что сказали ребята?

Кедрин опустил глаза.

— Ты поправишься, — утешил он. — О чем еще можно говорить сейчас?

— Отстранили?

— На месяц.

— Это долго, — грустно молвила она. — Конечно, ты не усидишь здесь.

— Кажется, нет. А ты?

— Что — я?

— Полетим на Землю оба! Ты тоже пока не сможешь работать. Ты вправе сделать это…

— Я знаю.

Она умолкла, чуть покраснев, и некоторое время молчала, закрыв глаза. Потом Кедрин спросил:

— О чем ты думаешь?

— Представляю… как это могло бы быть.

— И будет!

Она покачала головой. Кедрин печально усмехнулся.

— И снова ты выбираешь его…

— Если бы я выбрала его, — тихо сказала она, — ты сейчас не сидел бы здесь. Но…

— Что?

— Друга не бросают в беде.

— Знаю. Мне только что об этом напоминали. И что же?

— Ему труднее, чем тебе.

— Но он все знает. Я сказал…

Ирэн слабо улыбнулась.

— Что от этого меняется? Ведь он любит — и для него ничего не изменилось. Все равно я нужна ему.

Кедрин долго молчал. Потом сказал:

— Хорошо. Я тоже хочу тебя видеть постоянно. Я останусь здесь. Как бы ни было тяжело…

— Не оставайся, — она умоляюще поглядела на Кедрина. — Тогда будет трудно не только тебе. И… не только нам. Вспомни: у тебя ведь есть товарищи на Земле. В институте. Им сейчас тоже, наверное, тяжело: они не оправдали надежд. Поезжай. Расскажи им о нас. Может быть, все это хоть чему-то их научит…

Теперь покраснел Кедрин. Ирэн, ушедшая из института давным-давно, помнит о нем, о тех людях. И правда, им сейчас нелегко. Сам должен был подумать об этом… Эх, Кедрин, как далеко тебе еще до настоящего человека…

— Я поеду, — сказал он. — Только не забывай меня.

— Иногда мне этого хочется, — призналась она. — Но я знаю, что не смогу.

— Как хорошо, что мы с тобой встретились снова.

— Хорошо? Не знаю…

Кедрин вышел в коридор. Здесь было по-обычному пустынно, потом в дальнем конце показалась группа людей. Кедрину захотелось свернуть в сторону, но он пересилил себя и пошел навстречу, независимо подняв голову.

— Ага, это ты, мой наказанный друг, — рассеянно сказал Тур. — Что нового?

— Отправляюсь на Землю…

— А мы проводили на Планету Славу… Последний рейс. Здесь у нас еще нет пантеона. Но будет — со временем.

— О да, — сказал Дуглас.

— И в этом пантеоне наш друг Дуглас в свое время будет изваян в назидание потомкам с серебряной ложкой во рту — за обеденным столом.

— Не думаю, — сказал Дуглас. — Хотя…

— Есть что-нибудь новое о причинах?..

— Кое-что, — ответил Гур. — У него в скваммере оказался искатель запаха. Он сделал какие-то записи на кристалле, но излучение основательно испортило их. Обещали восстановить.

— А еще новости?

— Лобов сообщает о полном благополучии. Даже чересчур полном. Но Велигай знает: если Лобов хорохорится — значит, плохи дела. А нам, кроме всего прочего, еще хватит возни с этим запахом.

— Слушай, Гур… Ведь в тот раз прибор в пространстве взял запах!

— Да, — грустно кивнул Гур. — У меня ранец-ракета не на сжатом воздухе, а на химическом горючем. Привычка… Вот запах сгоревшего топлива и был в пространстве, когда мы испытывали Славины приборы. Так ты — на Землю… Я тебе немного завидую. Дети наши растут на Планете, и мы не так-то уж часто видим их. Но они вырастут и придут сюда. А мы тоскуем о Земле и любим свой Пояс. Противоречие? Диалектика жизни…

— Сложно.

— А что просто? Ну, мне пора. Только не забывай: на Земле ты тоже не имеешь права работать.

— Не забуду.

Он медленно шел к каюте. Что ж, месяц — это еще куда ни шло. Через месяц с небольшим корабль будет сдан… Значит, и этого у меня нет: его достроят без меня…

В каюте он осмотрелся. Собирать было нечего — люди приходили и уходили налегке. Взглянул на часы. Ежедневный корабль на планету уйдет через час.

Единственным, кто попался Кедрину по дороге в порт, был Герн. Он цепко ухватил Кедрина за рукав.

— Я вас помню: это вы заметили ту странную вспышку. Мы установили теперь: корабль цел и Трансцербер — тоже. Но расстояние между ними сократилось. Что это может означать?

— Ну, что?

— Ах, вы тоже не знаете, — разочарованно сказал Герн. — Вы далеко?

— На Землю.

— Ага… — сказал Герн, — тогда извините. Счастливого пути.

Он церемонно поклонился, но глаза его смотрели мимо Кедрина, и улыбка была лишь данью вежливости.

Объявили посадку. Пилот появился из раскрывшегося переходника. Его лицо было знакомо, хотя раньше оно не было таким непроницаемо суровым.

— Привет, Сема, — сказал Кедрин.

— Салют, — ответил Сема.

— Вы теперь на приземельских?

— Что мне, всю жизнь летать на глайнерах?

— А тот пилот?

— Не летает. Но готовится…

— Ясно. Можно садиться?

— Сделайте одолжение, — сказал Сема.

Кедрин шагнул в переходник. Гур нагнал его уже в салоне. Он протянул Кедрину маленький пакетик.

— Вот, возьми. Копия записи Славы. Прочитаешь на Планете… когда будет время и настроение. Итак — расстаемся на месяц?

— Не знаю…

— Я знаю. Ты попрощался?

Кедрин молчал. Гур промолвил:

— Ничего, грустящий друг мой. Воистину прав был кто-то, сказавший: если бы бури в пространстве были столь же преходящи, как в любви, не было бы ничего приятнее полетов. Кто это сказал?

— Не знаю, — буркнул Кедрин.

— По-моему, опять я. Или иной классик, но это неважно.