Дмитрий Сергеев - Начало летоисчисления

– Надо полагать, для обрядов, – высказал свое мнение Моторин. – Прежде чем идти на охоту, шамамы или жрецы племени (или как там они у них назывались?) совершали молитвенный обряд, вымаливая удачу.

– Возможно… – Игумнов в свете костра внимательно разглядывал стены грота: не так-то просто было составить план. Другое дело, если бы речь шла о документации геологического обнажения, тогда бы он чувствовал себя в своей тарелке. – Но ведь прежде чем прийти к мысли совершать молитвенные обряды, кто-то должен был нарисовать первого оленя.

– Извечный вопрос: все сводится к тому, что было вначале? – Моторин заглянул в чистый лист, который держал старший геолог, словно рассчитывал прочитать там ответ.

– Вот именно, что было вначале?

– Жратва, – вставил Степан.

– Это само собою, – Игумнов очень серьезно взглянул на оператора. – Чтобы высекать рисунки в этакой стенке, нужно сильную руку. Художник должен быть атлетом и, конечно, сытым атлетом.

– Но если этот первый олень не был нужен ни для чего, то и вовсе непонятно, зачем понадобилось его высекать на скале? – возвратился Моторин к своему рассуждению. – Не могло же племя позволить сильному, здоровому охотнику так нерационально расходовать труд ни для чего.

– Так мы можем препираться до бесконечности. – Игумнов начал растягивать рулетку. Гибкая металлическая тесьма мерной ленты тихонько позванивала. – Собственно, мы в тупике. С одной стороны, признаем: для того, чтобы совершить обряд, племени нужен был идол-высеченный олень, а с другой стороны, не сомневаемся: чтобы кто-то нарисовал первого оленя, необходимо, чтобы он уже был нужен.

– А как же вы предлагаете поставить вопрос?

– В этом-то и задача.

– А может быть, нашелся чудак, который нарисовал оленя просто так, по вдохновению, – высказал предположение Ильин.

– Чепуха, – не согласился Моторин.

– Как знать. – Игумнов подал Степану конец ленты. – Вначале обмеряем переднюю стенку и вход.

На редкость злая зима стояла в этом году. Снег закрыл горы, засыпал каменистые лощины. Из ущелья тянуло холодом, морозный воздух проникал в грот. Они изводили прорву дров, но тепло держалось только вблизи костра, пока горел яркий огонь. Не согревали и оленьи шкуры, которыми они укрывались. Пес, и тот жался поближе к огню. Они давно собрали все поваленные деревья, какие были в округе, за топливом приходилось ходить на другой берег реки. На охоту не оставалось времени, короткого дня едва хватало, чтобы заготовить дров. Запасы пищи подходили к концу.

Чтобы не бездельничать в морозы, Пир еще до снега натаскал в пещеру много добрых и крепких камней – они часто попадались в русле реки; глаз на пригодные камни у него был наметан. Долгими вечерами, сидя у огня, Пир внимательно рассматривал каждый из обломков, отыскивая скрытые следы трещин, по которым можно расколоть камень. Удачные осколки покрупнее годились на топор, мелкие шли на выделку наконечников к стрелам.

Он любил смотреть на мерцающие звезды. Не такие же ли это пещеры, в которых горят костры, и возле них коротают зиму люди, занятые мелкой работой, как и они? Возможно, кто-нибудь из них глядит оттуда на огонек их костра. Если прищурить глаза, можно увидеть тонкие лучики, которыми звезды соединяются друг с другом, образуя множество причудливых фигур. Они что-то смутно напоминали Пиру, волновали его. Он подозвал Ми и показал ей на небо.

– Олень!

Ми долго смотрела на звезды, но ничего не увидела.

– Это небесные огни. Там не может быть оленя.

А Пир каждую ночь отыскивал Своего оленя и потом уже не удивлялся, когда обнаружил еще собаку, медведя, зайца…

Однажды он не вытерпел и головешкой начертил на стене пещеры своего оленя. У него получилось сразу, будто рука сама хранила в памяти расположение линий. Несколько дней олень хорошо был заметен на известковой стене, и Ми тоже видела его, и глаза ее радостно вспыхивали всякий раз, когда она глядела на стену. Потом копоть от костра стушевала рисунок. Пиру пришло в голову высечь оленя рубилом, по тем же линиям, которые были начерчены углем. Их не везде было видно, но они и не нужны были Пиру.

Съели последнюю рыбу. От оленя, высеченного в камне, не было никакого проку. Пир и До вышли на охоту. Они напрасно прорыскали целый день. Добыли всего лишь зайца.

Подряд шли неудачные дни: Пир возвращался с пустыми руками. Спали у костра под шкурами, прижавшись друг к другу, но были голодны и не могли согреться.

И все же Пир ночами продолжал высекать оленя в каменной стене. Наконец он вырубил последнюю борозду. Утром Ми увидела рисунок. Она обрадовалась, но ненадолго. Голод был мучительным.

Ночью Пир слышал, как Ми двигает голодными челюстями, мучается и стонет оттого, что не может насытиться пищей, которая только воображается ей.

До снова отбился от рук, стал промышлять в одиночку. Ему удавалось настигать зайцев. Пир узнавал это по его помету, в котором встречались непереваренные кусочки кожи и шерсти.

Пир хорошо знал петлистые следы длинноухих зверьков. У них были свои излюбленные тропы. Никто из охотников племени всерьез не занимался такой мелкой дичью – только подростки: бывало, сам заяц им под руку подвернется, так станет добычей. Но сейчас Пир был бы счастлив, добудь он хоть одного такого зверька. От голоду он совсем изнемогал. Но зайцы были проворны и быстры. За одним Пир долго, но безуспешно гонялся. Заяц легко прыгал по насту там, где охотник проваливался по пояс. Все же он подстрелил одного из лука.

Возвращался в пещеру, волоча убитого зайца за длинные лапы. Тушка быстро проморозилась насквозь и, когда задевала о землю, стучала, как деревяшка.

Пир еле удерживался от желания немедленно разодрать добытого зайца и съесть. От истощения у него кружилась голова. Он оступился в глубокий снег – и во весь рост растянулся, увязнув руками в сугробе. Долго лежал не двигаясь.

С усилием высвободил ногу – она была зажата между тугими ветвями стелющихся кустов. Смутная мысль мелькнула в голове Пира – что-то очень важпое; но от голода и усталости он не смог думать.

Ми тоже возвратилась в пещеру не с пустыми руками: выследила беличью нору и разорила дупло. Не велика добыча, но все же подспорье. Орехи были на подбор ядреные, ни одного гнилого. Она просушила их у огня. Когда возвратился Пир, Ми протянула ему горсть пахнущих смолью и маслом орехов. Пир отдал ей в руки закоченевшую тушку зайца.

В этот раз у них был вкусный ужин. Только пищи было все-таки мало на двоих. Ночью Пир снова испытывал мучительный голод и опять гонялся за длинноухим зверьком, который петлял в кустах, легко увертываясь от охотника. Пир никак не мог настигнуть зайца. Ему не повезло и во сне: он опять провалился в снег, и нога завязла между ветками стланика.