Евгений Гаркушев - Беспощадная толерантность (сборник)

– Так что ж ты нас! – Я чуть не закричал, но сдержался. Только кулаки стиснул. – Не мог на ком-нибудь другом отыграться?

– А кого брать? – Доктор посмотрел на меня больными собачьими глазами. – Кого, Вадик? У меня на участке постоянных семей двадцать пять процентов, это же катастрофа! Завотделением в крик, и я его тоже понимаю. Но и ты меня пойми! Вот у меня две девчонки, десять лет вместе, друг без друга жить не могут, все коррекции в комплекте берут – ну, там, садо и мазо, или копрофилия и… ладно, это служебное. Так что мне – их разлучить? А вот еще семейка, там вообще на грани неадаптации, разнополая, трое маленьких детей, все свои собственные… Этих разделить, да?

Доктор сорвался на хриплый шепот.

– Про вас с Генкой, ты извини, я точно знал, у вас никакой любви не было, да и физических отношений тоже. Так, встретились два одиночества… А ты, ты вообще знаешь, что я себя тоже скорректировал? Что я свою Маньку собственными руками в приют сдал? Пять лет! Пять лет, и она меня ни разу даже не боднула, только ластилась. К-козочка моя…

Жора уронил голову на руки и разрыдался. Я потрясенно молчал.

– Прости, – сказал я, когда мне показалось, что Жорка выплакался. – Прости, что я тебя так. По живому.

– А-а, – доктор махнул рукой и потянулся за кофе. – Я знал, что так будет. Давно коррекцию не снимал. Год, наверное. Напряжение накапливается, а потом разрядка. Это как нарыв вскрыть – больно, но полезно. Ничего. Главное – понимать, что происходит.

– Вот я как раз и не понимаю, – глухо сказал я. – Не могу понять, как мы дошли до жизни такой.

– Как, как. При помощи этой штуки, вот как.

Жора взял со стола мнемошлем, повертел в руке и заглянул ему в глухое забрало.

– Бедный Жорик, – сказал я. И в ответ на его вопросительно поднятые брови честно выложил ассоциативный ряд:

– Шекспир, «Гамлет», кладбище, череп, мысли о смерти…

– Не раскисай, Вадим, – жестко сказал доктор. – И вообще давай работать. Надо подобрать тебе устойчивую коррекцию, хотя бы на полгода. Что-нибудь из пассивного ряда, а? И можно опять попробовать фетишизм, в прошлый раз неплохо прошло. У тебя вещи Валерии еще остались?

Я не слушал. Меня вдруг понесло.

– Да ты пойми, я не хочу никаких коррекций! У меня здоровая психика, в ней не приживаются патологии. Мне от них плохо. Почему я не могу быть таким, как я есть? Ведь сказано в Конституции: «Сексуальным и психопатическим меньшинствам – равные права!» Вот я и есть это самое меньшинство! Я гетеросексуал и однолюб, нас таких мало. И я хочу, чтобы меня не трогали! Пусть социум отстанет от меня, отстанет, отстанет!

– Вадик, замолчи! – Жора заметно побледнел. – Такого нельзя говорить никому и никогда. Постой, может, у тебя плохо снялась прошлая коррекция? Остаточные явления? Паранойя, мнительность, избыток агрессии… ну конечно! Дай я тебя подправлю…

Доктор потянулся к мнемошлему.

Я вскочил.

– Не подходи ко мне с этой штукой!

Жора демонстративно скрестил руки на груди и покачал головой.

– И вот ты говоришь, что ты нормальный, – тихо и укоризненно сказал он. – Психика, Вадик, очень хрупкая вещь. А кто возьмется судить, что есть норма? И если кто-то возьмется, что вырастет из его суждений? Толерантность превыше всего. Ты часть социума, Вадик. Ты должен подчиниться. Мы живем в очень гуманном обществе.

– «От каждого по способностям, каждому по диагнозу», – процитировал я с горечью в голосе. – «Психопат – это звучит гордо».

– Было еще такое понятие, как политкорректность, – заметил доктор. – Еще до изобретения мнемошлема. Так мы и двигались, от корректности к коррекции.

Мне вдруг стало холодно. Запредельно холодно, как будто меня уже вышвырнули на орбиту, в космическую мерзлую пустоту. Стало нечем дышать, словно воздух примерз к легким. И я понял, что принял решение. Давно принял, но понял только сейчас. Наверное, для меня все кончилось еще тогда, много лет назад, когда Валерия сменила пол. Ерунда, казалось бы. Кто мне мешал любить ее как мужчину? А я не смог. Ни полюбить, ни разлюбить. Ни смириться, ни взбунтоваться.

В этом всем было что-то невыносимо неправильное, но я не мог понять, что. И уже не хотел понимать.

– Жора, – сказал я глухо. – Ответь мне на последний вопрос. Какой у меня предварительный диагноз?

– Ты же сам знаешь, Вадик! – Жора поднял перед собой ладони – то ли успокаивая меня, то ли защищаясь. – Ты же умный, у тебя по сей день IQ больше ста, никакие коррекции не берут. Ты об этом не спрашивай, Вадик. Не надо.

Я внезапно осип, губы пересохли. Я попытался заговорить, и слова мерзко зашелестели на губах, но наружу не вышло осмысленных звуков, лишь какой-то змеиный шип. Я прокашлялся.

– Вадик, нет! – Жора понял, что я хочу сделать. – Молчи, не смей!

Громко и отчетливо я произнес, и диктофоны врачебного кабинета зафиксировали каждое мое слово:

– Я требую реализации своего неотъемлемого конституционного права. Права на окончательный диагноз!

Меня везли по коридору, примотанного к каталке, и надо мной мелькал убогий больничный потолок, а почему-то казалось, что я вижу небо и звезды. В ушах продолжал эхом отдаваться шепот друга: «Ну зачем, Вадик, зачем? На что ты надеялся? Что ты хотел доказать? Ты же умный, Вадик, ты же все знал!»

Окончательный диагноз:

«Социальной адаптации не подлежит.

Конституция гарантирует вам пятнадцатиминутный запас воздуха.

Вы можете взывать о помощи, молиться, звать маму, требовать адвоката.

Рекомендовано воздержаться от заявлений, призванных разжигать войну; межнациональную или религиозную рознь; расовую, гендерную или сексуальную нетерпимость. Все равно никто не услышит».

– Все системы в норме. Маршевый двигатель – старт!

– Поехали!

Полиция продолжает поиски так называемого «чудовища из Бутово», терроризирующего столицу. По мнению главы департамента полиции, лицо, страдающее биполярным эффективным расстройством, может быть задержано до конца этой недели.

Женя вздохнуло и приглушило звук телевизора. Новости о страшном существе из Бутово уже давно перестали быть новостями. Да и к самому округу Бутово это существо отношение имело теперь лишь постольку-поскольку. Действительно, первые свои жертвы оно находило именно там – на улице Кадырова и Аллее Мамая, бывшей Дмитрия Донского. Но после того, как в округе был введен режим максимальной заботы о населении, чудовище покинуло Бутово и принялось рыскать по столице, руководствуясь лишь ему одному понятными мотивами. Полиция сбилась с ног, пытаясь вычислить, где оно нанесет очередной удар, но до сих пор все усилия были тщетны. Почти каждый день поступали сообщения о новых жертвах – их под прицелом телекамер грузили в белые фургоны «Скорой помощи» и увозили в загородные центры реабилитации. Назад, насколько было известно Жене, не вернулся еще никто.