Николай Романецкий - Полдень XXI век 2009 № 03

— Спасибо.

— Да не за что, — ответил Юрковский, снова застегиваясь.

— Не думал, что это будет так, — неловко сказал Быков.

Юрковский кивнул. Буркнул:

— Если бы я заранее прочел сценарий…

— Да уж, — пробормотал Быков. — А вот вслепую… Это, знаешь… ну… как с перестройкой.

— Да, похоже, — задумчиво сказал Юрковский. — Каждый эпизод по отдельности — все правильно, справедливо, честно.

Но вот так в одну дуду, в сумме… шаг за шагом… Когда спохватишься оглянуться, куда это, мол, мы забрели — мама дорогая!

— А теперь уже не отказаться. Тошно бросать работу на половине. Да и… Деньги, черт возьми… ощутимые.

Юрковский, морщась, несколько раз кивнул: мол, ощутимые, да.

— Никогда я не любил Совдеп, — нехотя проговорил он потом. — От всей души радовался, когда он лопнул, но… После такого мне хочется, как, помнишь, у Данелии в «Паспорте» — на каждом углу царапать «Слава КПСС!»

Быков затянулся, стряхнул пепел в ветер.

— Я бы уж давно в коммунисты записался, — признался он, — если бы не рожа Зюганова. Как увижу в телевизоре — так тошнит.

Юрковский криво усмехнулся.

— А я бы давно записался в демократы, но как вспомню рожу Немцова — так тоже тошнит.

— А к Грызлову слабо? — с любопытством осведомился Быков.

— А к Грызлову пускай грызуны сбегаются, — хмуро ответил Юрковский. — Где наш амбар? Хрум-хрум-хрум!

— М-да, — сказал Быков. Затянулся. Закашлялся. Раздраженно стряхнул пепел. — Двадцатый век скомпрометировал ответы…

— Но не снял вопросов, — влет закончил Юрковский знаменитую цитату.

Невесело посмеялись. Потом Быков для порядка спросил, не сомневаясь в ответе:

— Ну что, мыться пойдем?

— Обязательно, — сказал Юрковский.

Быков отбросил недокуренную сигарету. Они обнялись, Быков скомандовал: «Левой!», и они, печатая шаг, точно идущий на помывку взвод, грянули по гололеду мимо бесчисленных припаркованных у студии иномарок, мерзнущих на ветру, и во все горло скандируя хором:

— Надо, надо умываться по утрам и вечерам!

На них оглядывались, а узнав знаменитые лица, благоговейно столбенели и расплывались в умильных улыбках.

В «Петушках» все было вроде как всегда, но как-то не так. И парочка, стоявшая перед Юрой, почему-то страшно раздражала. Давно бы уже взяли по стакану и отвалили. Так нет, они прямо тут, перед стойкой, беседу взялись беседовать. С чего, они начали, Юра не слышал, не прислушивался к их разговору поначалу, и первая реплика въехала ему в уши лишь потому, что парень вдруг заговорил на повышенных тонах:

— Да мне твои Киркоровы и Биланы по барабану! Даже не собираюсь про этих децилов тереть!

Девушка обиженно отвернулась от приятеля. Некоторое время оба, как бы каждый сам по себе, с подчеркнутой пытливостью исследовали карты напитков. Бармен терпеливо ждал. Юра тоже терпеливо ждал. А любимая, наверное, тоже более или менее терпеливо ждала его за столиком; сегодня — видно, по случаю первых морозов — народу было особенно много, и Юре пришлось ее усадить не как обычно, в уютном уголке, а под цитатой про «мы займемся икотой». Место так себе, на проходе. А эти обдолбанные, испугавшись неожиданной размолвки из-за пустяка, решили наводить мосты тут же, опять-таки не трогаясь с места:

— Вот Китай снова трясет, — сказал парень примирительно, — это да…

Девушка сразу повернулась к нему, как подсолнух к солнцу. Вернулась общая тема, и она не замедлила ее подхватить:

— Чо, в натуре? Я не слыхала… Ужас, ужас… Погоди, а как это — зимой трясет? Зима же! Зимой земля замерзает!

— Молодые люди, — не выдержал бармен.

Если бы не он, Юра, верно, до утра бы стоял.

С двумя «Ксюхами» он торопливо вырулил между столиками к любимой. Поставил стаканы, сел.

— Ну ты тормоз.

— Да это не я тормоз!

— А кто?

— Да вон те двое… Вон, видишь? Да ладно, ну их, лучше начнем наш маленький расколбас, — он слегка приподнял свой стакан с болтающимся пристальным лунму. — С первым морозным днем!

— И вас туда же… — она с улыбкой ответила зеркальным движением, они чокнулись, накатили, и на какой-то момент стало хорошо, как всегда.

Но минут через пятнадцать тягучего обмена репликами ни о чем Юру черт дернул за язык. Уж очень хотелось ему поделиться с любимой тем, какие поразительные просторы и бездны ему начали открываться.

— Я тут помалу в образ продолжаю входить, — пояснил он.

Как бы заранее оправдался. Без рессоры начинать грузить про теорию относительности — это ж у любимой мозги вынесет.

— Ну?

— У Стругацких все типа шибко грамотные, так что и мне надо… И вот какую смешную хрень вычитал. Прикинь: если на нас посмотреть в четырех измерениях, мы все всегда перемещаемся со скоростью света.

— Чего? — обалдело сказала она. Живописно треснутый стакан с коктейлем растерянно замер у ее пухлых губ.

— Да не стремайся, это как два пальца. Я когда въехал, меня вообще конкретно проперло. В четырехмерных координатах пространства-времени одно и то же движение разделяется на движение во времени и движение в пространстве. Если и то, и другое сложить, обязательно получится скорость света. У кого угодно: у тебя, у Кремля, у стакана, у ракеты. Но только в сумме. Если что-то совершенно неподвижно, все его движение приходится лишь на время. Типа на старение. Но если ты начинаешь в пространстве двигаться, ровно на твою пространственную скорость твоя скорость во времени уменьшается. Хотя сумма этих скоростей все равно одна и та же: скорость света. А у самого света, зацени, раз он летит так быстро, как только вообще что-то может перемещаться в пространстве, вся скорость приходится на пространственную, и во времени свет вообще не движется, типа не стареет. Круто, а?

Она уже давно поставила свой стакан и смотрела теперь на Юру даже несколько испуганно. И никак не могла взять в толк: прикалывается он или чисто гонит.

— Да мне как-то фиолетово… — выжидательно проговорила она.

— Нет, не скажи… — слегка обиделся Юра. Ему казалось, он очень понятно объяснил. — Интересно же! Четырехмерный континуум, если учесть принцип эквивалентности…

Любимая поджала губы.

— Голимо обкумарился, — сварливо сказала она.

Юра будто впервые ее увидел.

Эпизоды на Бамберге должны были стать кульминацией фильма, а меж тем все в тот день, когда началась их съемка, шло наперекосяк. Ну понятно, Юре после ссоры с любимой было погано, жизнь покатила против шерсти — но и остальным, похоже, не моглось, актеры ходили раздраженные, злые. И декорации все время как-то плыли, падали, гвозди, что ли, подвезли бракованные, или вообще началась какая-то мистика. Юре то и дело казалось, что это не межпланетная американская станция Бамберга, а все те же «Петушки»; из-под звездно-полосатого флага проглядывал искусственный жасмин, хотя художник по декорациям, наверное, в «Петушках» и не бывал никогда, а просто старался создать элегантную роскошь, которая надлежаще контрастировала бы с барачными и помойными интерьерами «Тахмасиба» и советской марсианской базы.